Дорогой Эван Хансен

Я смеюсь очень много. То есть много смеялся. Смеялся над тем, как все абсурдно хреново. Смеялся потому, что здесь мало что еще можно придумать. Можно смеяться, а можно рыдать. Я делал и то, и другое. Но знаете, каждый раз, когда мама видела меня настоящим, она не могла выносить этого. В ее глазах было столько страха. Была и любовь – я чувствовал ее. Но страх – вот что было основным. Ловишь этот ее взгляд, и у тебя не возникает желания открыться. Напротив, быстро замыкаешься в своей скорлупе.

Я иду спать, объявляет отец.

Приди посидеть со мной.

Я вымотан.

Знаешь, Лэрри, в какой-то момент ты должен начать…

Не сегодня, пожалуйста.

Думаю, это результат того, что я воздвиг вокруг себя такие высокие стены. Моей семье не было толком известно о моей жизни. Время от времени я упоминал друга (иду гулять с другом, подарок от друга). Но они вряд ли верили мне. Особенно потому, что я никогда не называл имен.

(Даже сейчас мне не хочется называть его по имени. Интересно: Он хотя бы заметил, что меня больше нет?)

Поднимаюсь в комнату Зо. Она бренчит на неподключенной гитаре. То, что она сказала обо мне, верно лишь отчасти. Я несколько раз наорал на нее. Колотил в ее дверь. Но никогда не грозился убить. Она действительно верит в это? Я ни разу не сделал ей больно. Как в тех словах: «Много и шума, и страстей, но смысла нет». Это был я. (А еще Шекспир. Да, я не сдал свое эссе по Макбету, но это не значит, что я не слушал учителя. Может даже, я слушал его слишком внимательно.)

Теперь Зо сидит на полу, прислонившись к кровати. Гитару она оставила в покое. Медиатор зажала в зубах и что-то корябает в блокноте.

Не могу вспомнить, когда в последний раз был в ее комнате. Наши спальни располагались по соседству, но в какой-то момент мы перестали здороваться. Я думал, в комнате у нее чисто, но здесь – настоящий хаос. Одежда разбросана. Расплывчатые фотографии натюрмортов, сделанные полароидом. Множество гитарных струн. Засохший тост на тарелке, рядом грязный нож.

(Леди Макбет – тоже знаменитая самоубийца. Я подчеркнул в книге одну сказанную ею фразу. Что-то про то, что, когда причиняешь зло другим, сам от этого страдаешь. И потому единственный выход – погибнуть самому.)

Какой-то новый звук. Зо говорит. На самом деле нет. Она тихо поет:

Я могла бы забраться в кровать,
Запереться, проплакать до завтра.

Откладывает гитару. И опять что-то пишет в блокноте. Поет:

Я могла бы от горя страдать.
Но скажи мне, зачем это надо?

Она мурлычет себе под нос, когда пишет. Мелодия становится явственнее. Она вынимает медиатор изо рта. Прижимает гитару к груди, как потрепанного медвежонка, которого постоянно таскала с собой в детстве.

В детстве мы с ней хорошо уживались. Пассажиры на заднем сиденье во время одних и тех же поездок. На каникулах спали в одной постели. (До того, как имя Лэрри появилось на бланках, мы всегда селились в гостиницах в одноместных номерах.) Кормили кошек под верандой. (Это было еще в нашем старом доме. Синтия не хотела, чтобы мы пускали их внутрь. Они заразные, говорила она.) Мы менялись конфетами на Хеллоуин. (Зо любила шоколадные, а я обожал кислые.) Ей хотелось делать все, что делал я. Играть в мои машинки и в Людей X. Быть солдатом моей армии.

Но в какой-то момент она перестала сражаться за меня. Куда подевалась ее привязанность? В тот день за ланчем, когда мы поспорили с Эваном, она пришла посмотреть, все ли в порядке с ним. А как же я? Кто позаботился обо мне?

Зачем мне тяжелое сердце?
Зачем мне осколки меня?
Зачем мне печалиться из-за тебя?

Я никогда не знал, что она поет здесь. А теперь не могу не слышать этого. Она ясно произносит каждый слог, словно требует, чтобы я слушал. В ее голосе столько боли. И еще больше боли в словах.

Зачем я должна делать вид,
Что душа все болит и болит?
И врать, что темно без тебя?
Не реквием песня моя.

Колыбельной эту песню тоже не назовешь.

Глава 11

Мистер Лэнски собирает наши работы и обещает, что результаты квиза, который мы только что написали, не скажутся на окончательной оценке. Вздыхаю с облегчением, поскольку не смог как следует сосредоточиться. Мистер Лэнски хочет понять, что каждый из нас уже знает об агрегатных состояниях материи. Меня же больше волнует, что я знаю и чего не знаю о своей собственной жизни.

Знаю: Мы с Джаредом доставили пакет с распечатками электронных писем Мерфи во вторник. Сегодня – четверг.

Не знаю: Получили ли Мерфи письма. Прочитали ли они их. Что они подумали о том, что прочитали. Помогли им письма или нет. Чего они хотят от меня теперь.