Дорогой Эван Хансен

О'кей. Я обязан прекратить это. Просто скажу Синтии, что не знаю никаких имен. И это правда. (Я начал отмечать свои правдивые утверждения, будто они – хлебные крошки, которые помогут мне выбраться из сложившейся ситуации.) Но что если Синтия на этом не остановится? Ведь мы говорим о горюющей матери. Женщина потеряла сына. Для нее это не игра. И для меня тоже.

Хватит. Так не может продолжаться. Пора раскрыть правду. Всю правду. Это то, что я пытался сделать с самого начала, но изъяснялся недостаточно громко и ясно. Я все исправлю. Снова пойду к ним, посмотрю в глаза и признаюсь в содеянном.

– У тебя все хорошо?

В дверях моей комнаты появляется мама. Могу поклясться, у нее есть что-то вроде сверхспособности неожиданно и в самый неподходящий момент оказываться у двери моей спальни.

– Да. Все о'кей. Разумеется. – Когда же подействует лекарство?

– У тебя очень сосредоточенное лицо. – Мама щурит глаза, изображая меня. – Дай я догадаюсь. – Она делает шаг вперед. – Ты учишь математику? Этот предмет всегда был моим самым нелюбимым.

Захлопываю компьютер, прежде чем она успевает подойти к нему. Мама сразу же останавливается, и мы смотрим друг на друга.

– Я просто… писал Джареду, – говорю я, руки у меня дрожат. – Он задал мне вопрос.

Избегаю ее взгляда и замечаю, что она одета в форму медсестры.

– Создается впечатление, что вы стали больше проводить времени с Джаредом. – Похоже, она чувствует облегчение. – Я всегда говорила, что он может стать тебе хорошим другом.

– Да, Джаред действительно хороший.

– Я горжусь тобой. Ты начал открываться людям. – У нее на плече висит сумочка, а в руке – ключи от машины.

– Ага, – равнодушно отвечаю я.

– Ну, я тебя покидаю, но деньги оставлю на столе. – Она поворачивается, чтобы уйти. – Закажи, что хочешь. Ладно?

Слабое давящее чувство добавляется к тем, что уже бурлят в моей голове. Хотел бы я, чтобы мне было наплевать.

– Я думал, мы сегодня идем есть тако. И обсуждать эссе.

Ее глаза становятся огромными.

– Так это сегодня. О боже ты мой. О, солнышко. Я совершенно забыла. Черт. – Она стучит ключами по голове.

– Все о'кей, – говорю я, а что еще я могу сказать?

Она садится на кровать и смотрит на бумаги на тумбочке.

– Знаешь, что? Ты можешь начать просматривать вопросы без меня. А затем, если у тебя появятся какие-нибудь идеи, ты мне напишешь, а я отвечу и поделюсь с тобой своими идеями. Так будет лучше, верно? Ты сможешь спокойно все обдумать.

Киваю, готовый завершить разговор.

– Ага. Конечно.

– А тако мы пойдем есть когда-нибудь еще, Эван. Можно завтра. Как ты насчет этого?

– Завтра я не могу. Я… Я занят.

Мама не слышит меня, а смотрит на свой телефон, чтобы узнать, сколько времени.

– Черт. Я опоздала.

Выбираюсь из кровати.

– Иди. – Эти утки не станут чистыми сами собой.

– Нет, давай все обговорим.

– Все хорошо.

– Эван…

Направляюсь к двери.

– Пойду приготовлю себе ужин, – говорю я, оставляя ее, одинокую и опоздавшую, в моей комнате.

Глава 12

Вот двуспальная кровать, на которой спал Коннор Мерфи. Деревянный пол, который он порядком истоптал своими ботинками. Белые стены – он постарался завесить их всякой всячиной. Между постерами фильмов и музыкальных групп, доморощенных произведений искусства и шутливой наградной лентой с надписью СЕГОДНЯ Я НАДЕЛ ШТАНЫ висит фотография руки с вытянутым средним пальцем. Палец выкрашен в черный цвет, на нем маленькие белые буквы. Только почти прижав лицо к фотографии, можно разобрать, что там написано: «БУ-У-У!»

Да, я напуган. Но я был таким еще до того, как переступил порог комнаты Коннора. Синтия сказала мне подняться сюда на то время, пока она закончит приготовление обеда. Случилось так, что, пребывая в паническом состоянии, я приехал к ним на час раньше, чем должен был. Я предложил остаться с ней и помочь накрыть на стол, поскольку она управлялась в одиночку, но Синтия настояла на том, чтобы я провел какое-то время «наедине с Коннором».

На улице – градусов двадцать пять, но в доме Мерфи я дрожу от холода. У женщины внизу сердце готово разорваться во второй раз, и я – единственный на свете человек, который собирается помочь ей в этом. Она снова сказала мне, как много значит для нее переписка между Коннором и мной, она помогает ей считать Коннора живым. Сегодня я замечаю в Синтии какой-то новый свет, а все же вот он я, готов снова оторвать Коннора от нее и обнаружить, что я – ужасный, совершенно ужасный человек. Мне ненавистно это, но разве у меня есть выбор? Гораздо хуже продолжать скармливать ей ложь обо мне и ее сыне.

Как ни мучительно находиться в личном пространстве Коннора, я никогда не был так близок к тому, чтобы узнать, каким он был. Помимо очевидных различий между его спальней и моей – у меня узкая кровать, на полу ковровое покрытие, а стены выкрашены в светлозеленый цвет, – есть и поражающее сходство. Нигде – ни намека на что-либо, имеющее отношение к спорту. Я всегда шел не в ногу с ровесниками, поскольку не испытывал ни малейшего интереса к тому, чтобы самому играть во что-то или смотреть, как это делают другие.