Дорогой Эван Хансен

Так же, как и у меня, у Коннора полно полок, уставленных книгами. Я вижу Автостопом по галактике, Над пропастью во ржи, Великого Гэтсби и Тайны Питтсбурга. О некоторых книгах я ничего не слышал, некоторые хорошо знаю. Вижу школьный экземпляр Макбета, которого мы читали в девятом классе. По крайней мере, полдюжины романов Курта Воннегута. На корешках некоторых книг стоят индексы Дьюи[1]. Все это кажется странным: Коннор Мерфи – в библиотеке.

Одна из книг у меня есть: В диких условиях Джона Кракауэра. Сначала я посмотрел фильм, а затем прочитал книгу. Она о парне, жившем в начале двадцатых годов, который пытается в одиночку существовать на Аляске. Когда дело касается природы, парень знает свое дело. Он мог бы стать превосходным лесником. Но, к несчастью, он совершает роковую ошибку и погибает в этих диких местах.

Знание того, что мы с Коннором читали одни и те же книги, вызывает странное чувство. Возможно, у меня было больше общего с ним, чем с кем-то из ребят из школы. Если бы мы сидели с ним за одним столом за ланчем, то могли бы говорить о книгах, которые оба читали, скажем, о Бойне номер пять. Кто знает, вдруг мы действительно подружились бы. Такие вот дела.

У одной из книг в твердом переплете нет суперобложки или названия. Снимаю ее с полки. Это альбом со множеством рисунков. Они странные и пугающие, но также сложные и искусные. На одном изображен человек в галошах и под зонтом. С неба падают крысы и пауки. Деревья уже покрыты ими. Это в своем роде забавно.

– Что ты делаешь в комнате моего брата?

Почти швыряю альбом Коннора на полку и поворачиваюсь к Зо.

– Я приехал слишком рано, и твоя мама сказала, чтобы я поднялся сюда.

– Твои родители не расстраиваются из-за того, что ты все время торчишь здесь?

Она не права. Я не торчу здесь постоянно, а приехал всего во второй раз. Но я не собираюсь перечить Зо Мерфи в ее собственном доме (да если дело на это пошло, то и нигде).

– Я живу с мамой, – отвечаю, – а она по вечерам работает. А еще учится.

Зо облокачивается о дверной проем.

– Учится чему?

– Чему-то юридическому.

– О, правда? Мой папа – юрист.

– О. – Скребу свое ухо. Оно у меня в порядке, но мне почему-то хочется почесать его.

– А где твой папа?

Теперь я откашливаюсь. Прочищаю горло и чешусь. Ничего странного.

– Папа живет в Колорадо. Он оставил нас, когда мне было семь лет. Вот так. Он тоже не возражает против того, что я здесь.

Ее брови взлетают вверх:

– Колорадо отсюда неблизко.

– Да. В тысяче восьмистах милях. Или около того. Я не подсчитывал. (Разумеется, я сделал это.)

Она заходит в комнату, я пячусь назад и случайно опрокидываю мусорное ведро. Это вполне могла быть ударная установка – такой поднимается звон.

Мы стоим, смущенные, на противоположных сторонах комнаты Коннора. Сесть можно только на кровать. И на стул у стола. Но меня словно приклеили к полу.

– Как бы то ни было, родители у тебя, похоже, действительно замечательные.

– Верно, – говорит удивленная Зо. – Они не выносят друг друга. Все время ссорятся. – Она подходит ближе и садится на кровать. Ее вельветовые брюки задираются так, что становятся видны голые лодыжки.

Я хочу отойти еще дальше от нее, но упираюсь в стену и умудряюсь чуть не смахнуть что-то вниз.

– Ну, у всех родители ссорятся, разве не так? Это нормально.

– Мой папа вообще не понимает, что происходит. Он даже не плакал на похоронах.

Я не знаю, что ответить на это. Такие вещи обычно не говорят тем, кого ненавидят. Но если она больше не ненавидит меня, то обязательно возненавидит позже.

– Твоя мама сказала, что на ужин будет лазанья без глютена, – сообщаю я. – Это звучит действительно…

– Несъедобно?

Пытаюсь не рассмеяться:

– Вовсе нет. Тебе повезло, что твоя мама готовит. Мы с моей в большинстве случаев заказываем вечером пиццу.

– Тебе повезло, что тебе разрешают есть пиццу, – говорит Зо.

– А тебе нет?

Она таращит глаза:

– Думаю, сейчас уже можно. В прошлом году мама была буддисткой, и продукты животного происхождения оказались под запретом.

– Она была буддисткой в прошлом году, а сейчас?

– В этом ее особенность. Она поочередно увлекается разными вещами. Какое-то время тому назад был пилатес, потом – буддизм. Теперь это мясо животных на свободном выгуле. Дилемма всеядного или как-то так. За ней трудно уследить.

Помимо маминого увлечения астрологией и стадионным роком у нее больше нет интересов или хобби. Я пытался уговорить ее гулять, но она ответила, что не любит букашек.

Зо почесывает веснушчатое плечо, а затем наклоняется назад, опираясь на руки. Она улыбается мне, и мое тело считывает это как приглашение. Смотрю вниз и пытаюсь вспомнить, о чем мы только что говорили.

– Мне кажется, это прикольно, что твоя мама интересуется столькими разными вещами.

Похоже, она сконфужена, потому что сконфужен я.

– Такое бывает, когда ты богата и не работаешь. Потихоньку сходишь с ума.

– Моя мама всегда говорит, что лучше быть богатыми, чем бедными.

– Значит, твоя мама никогда не была богатой.