Дорогой Эван Хансен

– А вы, наверное, никогда не были бедными.

Это сказал я? Чувствую, что мое лицо начинает пылать.

– Прошу прощения, – говорю я. – Я не хотел – это было очень грубо.

Она смеется:

– Не думала, что ты можешь сказать что-то такое, что не было бы милым.

– Да. Я никогда не говорю неприятных вещей. У меня даже не бывает подобных мыслей. Я просто, я действительно прошу прощения.

– Я озадачена. Ты прямо-таки разрушаешь свой образ.

О черт.

– Прошу прощения.

Черт.

– Тебе совершенно необязательно повторять одно и то же.

А мне так ужасно хочется делать это.

Она берет с тумбочки Коннора собранный кубик Рубика.

– Ты хочешь сказать это еще раз, я права?

– Да, очень.

Зо улыбается мне настоящей, широкой улыбкой, какой редко удостаивает кого-либо, и эта улыбка словно согревает меня. Примерно так: я добился своего.

Она поворачивает одну панель кубика, а затем, передумав, возвращает ее на место. Словно не желая портить его совершенства. И кладет обратно на тумбочку, туда, откуда взяла.

– Я, наверное, должна извиниться за то, что мама написала тебе. Я просила ее не делать этого. – Зо поднимает глаза. – Вряд ли ты нашел то, о чем она говорила.

Мотаю головой.

– Так я и думала. Мама ничего не понимает, когда дело касается подобных вещей. Она не знала, когда мой брат был под кайфом. Он говорил так медленно, а она: «Он просто устал». – Зо замолкает и смотрит на кубик Рубика. – Почему он так написал?

Она почти шепчет. Я не понимаю, о чем она.

– «Потому что на свете есть Зо. И все мои надежды связаны с ней. Хотя я ее совсем не знаю, а она не знает меня». Почему он так написал? – повторяет она. – И что это значит?

Мне невыносимо видеть ее такой. Такой несчастной.

– Может быть, – начинаю я, – то есть я не уверен в этом на сто процентов, но если подумать, Коннор всегда чувствовал… если бы вы были ближе друг другу…

– Мы не были близки, – говорит Зо. – Вообще.

– Я знаю. Но он говорил, что хотел бы этого. Хотел бы, чтобы ты была ближе.

Она вздергивает подбородок. И оживляется.

– Значит, ребята, вы с Коннором разговаривали обо мне?

– О да, конечно же, то есть иногда. Эти разговоры начинал он и никогда я. Само собой. С какой стати я стал бы это делать? Но да, он всегда думал, что ты – классная.

Она чует какой-то подвох, какую-то фальшь.

– Он думал, что я классная? Мой брат?

– Да, конечно, может, он употреблял другие слова, но…

– Почему?

– Почему он думал, что ты классная?

– Да, – говорит она, подтягивая вверх колени и садясь по-турецки. Я сглатываю. Надеюсь, неслышно.

– Ну, о'кей. Дай мне вспомнить. О, о'кей. – До чего Зо классная – это предмет, который я знаю прекрасно. – Значит, когда ты исполняешь соло на гитаре, то закрываешь глаза – может, даже сама не замечаешь этого, – а на губах у тебя полуулыбка, словно ты услышала самую забавную вещь в мире, но это – секрет, и о нем никому нельзя рассказать. Но то, как ты улыбаешься… Будто все-таки делишься с нами этим секретом.

– Я все это проделываю?

– Абсолютно все. По крайней мере, так говорил мне Коннор.

– А я и не знала, что он не спал на моих концертах. Родители вечно заставляли его ходить на них.

Я смеюсь, типа, конечно же, он не спал! Ты только что сказала нечто очень смешное.

Она смотрит вниз и скребет шов на стеганом одеяле Коннора. Я опять наступил на те же грабли. Зашел слишком далеко. Я не должен был углубляться во все это, ведь я пришел сюда, чтобы наконец-то освободиться. Сделай это. Сейчас же.

– Знаешь, впервые он сказал обо мне что-то хорошее в записке, – произносит она. – Записке, адресованной тебе. А мне он ничего подобного не говорил.

– О. Ну. Он хотел это сделать. Просто… не мог.

Она долго обдумывает мои слова. А потом застенчиво спрашивает:

– А еще он обо мне что-нибудь говорил?

Ну как мне ответить на этот вопрос?

Но не успеваю я что-то придумать, как она вскакивает с кровати и отходит от меня.

– Не важно. Мне это безразлично.

– Нет. Ты не так поняла. Просто он очень много говорил о тебе.

Она поднимает глаза. Они смотрят сквозь меня. Что я делаю?

– Он считал тебя симпатичной – то есть, прошу прощения, я хотел сказать, он думал, это прикольно, что ты выкрасила волосы в синий цвет.

– Правда? – Зо смотрит куда-то в пространство – похоже, она унеслась мыслями в то время, когда училась в десятом классе, – тогда в ее волосах были синие пряди. – Странно все это, потому что он обычно насмехался надо мной.

– Ну, он любил дразнить тебя. Ты же знаешь.

– Да. – Она кивает сама себе.

– Он все в тебе замечал. Все время наблюдал за тобой. За каждым твоим шагом.

Я снова всецело завладеваю ее вниманием.

– Он замечал, как ты что-то пишешь на отворотах джинсов, когда тебе скучно.

Робкая улыбка. Я наконец-то преодолеваю преграду между нами и сажусь на кровать лицом к ней.

– И как ты грызешь колпачки своих ручек. И как морщится твой лоб, когда ты зла.

– Я не думала, что он обращал на меня хоть какое-то внимание.

– О, он делал это. Он не мог не обращать на тебя внимания.

Она кажется встревоженной.

– Как жаль, что я не имела об этом ни малейшего представления.