Дорогой Эван Хансен

Каждый раз, когда Алана открывает рот, мне кажется, будто меня ругают. Она одевается как декан маленького гуманитарного колледжа и, возможно, станет им. Алана не только получает удовольствие, следуя правилам, но она – единственная, кто знает, что это за правила.

Она резко разворачивается, и я получаю легкий удар рюкзаком. Иду за ней по коридору. Мы останавливаемся у мусорки, и Алана показывает внутрь ее. На груде мусора лежит один из значков с лицом Коннора Мерфи, которые продавал Джаред.

– Это третий из тех, что я нашла, – говорит Алана. – Первый валялся на земле на парковке, кто-то явно переехал его машиной. А еще один был в унитазе в туалете для девочек.

Это опасно для канализации.

– Почему ты показываешь мне его? – спрашиваю я.

– Я уже заметила, что люди стали меньше говорить о Конноре, а теперь еще и это. Теперь он всем безразличен. В центре внимания у нас мисс Бортел. Некоторые утверждают, что она спала с учеником, но я также слышала, будто у нее мог быть роман с директором Ховардом.

– Да ладно!

Она осуждающе качает головой:

– Все совершенно забыли о Конноре Мерфи. Ты не можешь этого допустить, Эван. Ты был его лучшим другом.

Не так уж безумно, что Алана говорит так. То есть это неправда, но если подумать, то могло быть и своего рода правдой. Существует изрядная вероятность того, что я был последним из тех, с кем разговаривал Коннор в день своей смерти. Мы с ним общались. Для ребят вроде нас с Коннором такой вид взаимодействия редок, и он определенно установил между нами некую связь. Я, наверное, единственный, кто понимает, как он себя на самом деле чувствовал в тот день. Кто еще, кроме меня (и, может быть, Аланы), думал о нем хоть секунду на прошлой неделе? Никто. Если серьезно, то как бы абсурдно это ни звучало, есть ли кто в целой школе, кто был бы ближе Коннору, чем я?

– Может, ты попросишь Зо сделать что-нибудь, – говорит Алана.

О'кей, разумеется, я не рассчитывал на Зо.

– Зо – идеальный человек для того, чтобы помочь снова заинтересовать людей, – говорит Алана. – Она же его сестра.

– Прошу прощения. Я не могу обратиться к ней – просто не считаю, что это лучший способ заставить всех вспомнить Коннора.

Алана бросает на меня уничтожающий взгляд, и я словно становлюсь в два раза ниже.

– Ну, я гарантирую, что если ты ничего не сделаешь, то все забудут о нем. Ты этого хочешь?

И она поспешно уходит прочь, не дожидаясь ответа. Смотрю на лицо Коннора в мусорной корзинке. Я этого не хочу, как и она, но что я должен сделать?

* * *

Доктор Шерман читает мое письмо, а я обкусываю ногти. Несколько прядей волос у него на макушке напоминают трещины в стене. Одна из причин, почему мама выбрала для меня доктора Шермана, помимо того, что сессии у него покрываются страховкой, заключается в том, что он – молод. Правда, мне он кажется стариком. Но мама говорит, что ему «всего» тридцать.

Доктор Шерман возвращает мне ноутбук. Я захлопываю его и жду, когда он что-нибудь скажет. Обычно ожидание занимает некоторое время. Доктор Шерман предпочитает, чтобы первым заговорил я. Я же не разделяю его предпочтений. У нас происходит своего рода психологический поединок, каждый ждет, что первым выскажется «противник». В обычных ситуациях я не выношу молчания, но тут мне интересно, как долго я могу продержаться, это щекочет мне нервы. Думаю, идеальная сессия включала бы в себя всего два слова – «здравствуйте» и «до свидания». Я не пытаюсь тратить время доктора Шермана зря – не имею ничего против него лично. Просто у меня порой возникает чувство, будто даже лучший в мире психотерапевт не способен привести меня в норму.

Спустя несколько минут доктор Шерман сдается.

– Каким был твой день до нынешнего момента?

Давайте-ка посмотрим. Неудивительным? Не слишком хорошим? Не не ужасным? В каком-то отношении он ничем не отличался от многих дней в моей жизни, но, с другой стороны, был совершенно иным. Случилось столько всего и так быстро. Мне бы хотелось как-то замедлить темп развития событий. Ведь это несправедливо – мир продолжает существовать независимо от того, что в нем происходит, и люди вроде Коннора оказываются за бортом. Буквально вчера его изображение носили рядом с сердцем, а на следующий день выбросили в мусорное ведро. Как такое может быть?

Я сам себя загнал в тупик, и ничего удивительного, что некоторые мои мысли начинают вылетать изо рта.

– Это неправильно.

Поднимаю глаза, шокированный собственным голосом. И чувствую облегчение, поскольку сказал всего два слова.

Мне хочется поделиться бо́льшим. Не всем, но я могу сказать многое. И уступаю искушению. Рассказываю доктору Шерману о Конноре Мерфи, о том, как он умер и как все говорили о нем. На минуту он привлек всеобщее внимание, а теперь никто его не помнит, потому что случилось что-то еще.

– И это тревожит тебя? – спрашивает доктор Шерман.

– Ну да, – отвечаю я, – тревожит. Думаю, это неправильно – вот так снимать кого-то со счетов. То они все думают о нем, а на следующий день – уже нет. Его словно… забыли.