Достоевский и предшественники. Подлинное и мнимое в пространстве культуры

Настораживало девушку строгое предписание – прибыть по адресу «нераньше и не позже половины двенадцатого» – именно в такой форме передал П.М. Ольхин приглашение Достоевского. Она пришла точно в назначенное время. Первая встреча, однако, оказалась малоприятной и сильно отрезвила Анну: писатель был раздражен, резок, никак не мог запомнить ее имени, продиктовав фразу из газеты, был недоволен, как она переводит стенографию в обычный текст.

«– Как это у вас все медленно… невыносимо. Бессмыслица какая-то… Да что я! В четыре недели мне десяти листов не сочинить. И со стенографкой мне никогда не приходилось работать. Не знаю, не знаю…

– Господин Достоевский, я не буду на вас в претензии, если наша работа не состоится.

– Ну, вот вы и обиделись. А я-то был рад, когда Ольхин предложил мне девицу-стенографа, а не мужчину, и знаете, почему?.. Да потому, что мужчина, уж наверно бы, запил, а вы, я надеюсь, не запьете?

– Будьте уверены, господин Достоевский, я не запью».

До этого момента казалось, что сценаристы, сочиняя реплики, держали перед глазами томик «Воспоминаний» Анны Григорьевны – там подробно были описаны знакомство, первая встреча, их отрывочные разговоры, его расспросы, ее ответы – серьезные, без тени улыбки, без намека на кокетство, без малейшей фамильярности, «почти сурово». Стенографка вспоминала, как Ф.М., то закуривая, то гася папиросу, предлагал курить и ей, а она отказывалась, объясняя, что не любит, когда дамы курят.

Но так и не начав работу днем, писатель просил девушку снова прийти вечером. Ей, жившей на другом конце города, это было крайне неудобно. «Я вышла от Достоевского в очень печальном настроении. Он мне не понравился и оставил тяжелое впечатление. Я думала, что навряд ли сойдусь с ним в работе, и мечты мои о независимости грозили рассыпаться прахом…»²⁴.

Тем не менее Анна приняла решение прийти к ему вечером, а пока переждать несколько часов у своих родственников, живших поблизости. Время за разговорами о писателе прошло быстро, и к восьми вечера Анна снова подходила к дому Алонкина.

Но сценаристам такой «мирный» исход первой встречи явно не понравился. Возникает сцена, где Анна быстро идет по улице с неким молодым человеком и сквозь слезы, громко, почти крича, жалуется на писателя.

«– Я ему не служанка, не типографский станок, чтобы так меня третировать!

– Но это же Федор Михайлович! Сам Достоевский!

– А мне нет дела до того, что он знаменитость! Я женщина! Извольте с этим считаться, милостивый государь!

– Ну я-то тут причем! Какая же вы во всем горячка, Аня! Сами же говорили, какие планы, какие прожекты…

– Да, да. Не смейтесь. Я шла к нему как к Богу. Я шла ему свой восторг перед его талантом выразить. Я мечтала его помощницей стать, а он… Ах, вы бы видели, Миша: злой, мрачный, невежливый… Все кончено!»

Неясно, откуда здесь взялся этот Миша (Николай Денисов): кем он приходится Анне, раз так подробно знает ее планы и прожекты. Вымышленная сцена, понадобившаяся авторам картины для оживления действия, совершенно искажает характер Анны. «Я не служанка, не типографский станок, я женщина…» Набор слов совершенно не характерен для нее; истерический, несколько даже базарный тон – тем более, «донос» на писателя («злой, мрачный, невежливый») другому мужчине – все это выпадает из образа. Тем более что, придя к Достоевскому вечером, Анна видит совсем другого человека – приветливого, добродушного и даже радушного: «злой и мрачный» сердечно повинился за свой желчный характер, за свои больные нервы, за свое тяжелое материальное положение.

И вскоре Анна уже будет защищать «злого» Достоевского перед Мишей (окажется, что он приходится ей кем-то вроде жениха): нет, он не злой… он одинокий и несчастный.

Но выдуманные эпизоды не покидают картину И вот Анна уже читает пресловутому Мише отрывки из рукописи «Игрока», а Миша недоумевает: «Не знаю. Странно как-то. Чем же он так вас привлек, что вы свое решение переменили?» «Не знаю, – отвечает Анна. – Я ведь отказываться шла. А как увидела его, не смогла».

Тем временем «Миши» в картине становится все больше. Он предъявляет нешуточные права на Анну.

«– Ну да бог с ним, с этим Достоевским. Что у нас с вами будет?

– Погодите, Миша. Вот роман к 1 ноября закончим, тогда…

– Не знаю. Я этот роман скоро ненавидеть стану. Ну, посмотрите: у вас даже пальцы от работы загрубели, похудели вы и бледная. Нет, он видимо, злой человек, этот Достоевский. Вы сами говорили: злой… Я вот пойду к нему и потребую: пишите, милостивый государь побыстрее. А то измучился я в ожидании».

Анна в ответ пересказывает «Мише» сюжет «Игрока», что называется, за спиной у автора: немыслимо, чтобы первым читателем (слушателем) романа стал посторонний «Миша».