Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов

Мать моя через полчаса возвратилась, нашла меня утопающую в слезах, и взявши меня за руку сказала: Признаю мое против тебя заблуждение, и чувствую, что напрасно противилась твоим усилиям; теперь вижу, что отказы твои происходят ни от чего иного, как только от моего снисхождения.

Ах? матушка! пожалуйте того не говорите, и не мыслите таким образом.

если бы я была тому причиною, продолжала она, и если бы в моей было власти освободить тебя от требуемого повиновения, то все бы учинила для тебя охотно.

Кто бы мог подумать вступать в супружество, видя столь нежную мать в опасности погибнуть, или лишиться всей своей свободы?

Когда пришла я сюда в другой раз, говорила она, то не хотела слушать слов твоих, потому что, знала уже на верно, что найду в них одно твое упрямство и сопротивление. И в том также ошиблась я не мало. Молодая девица любящая рассуждать, и хотящая быть убежденною рассуждениями, не может слышать никаких себе противоречий. И так в третий сей приход вознамерилась я выслушать все то, что ты мне говорить ни будешь. Благосклонность моя должна произвести в тебе благодарность; должна поколебать твое великодушие. Ежели сердце твое в самом деле свободно, то посмотрим, каким образом внушит оно тебе оказать мне услугу и обязанность. И так буду тебя слушать терпеливо; однако ж наперед тебе сказываю, что все твои возражения и отговорки тщетны и бесполезны.

Какое ужасное объявление! однако ж, матушка! хотя то приносит мне некоторое утешение, что вы чувствуете ко мне сожаление.

Будь уверена как в нежности моей, так и в сострадании. Но для такой благоразумной девицы какова ты, и с сердцем свободным, нет до красоты лица ни малой нужды.

Не ужели ставите вы ни во что отвращение, когда дело идет до сердечных обязательств? Ах! матушка! каким образом вступать в супружество, когда сердце поражено отвращением с первого взгляда, и рана та должна потом растравляться ежеминутно.

Знай, Клари! что сие ничто иное есть, как действие твоего предубеждения. Не подавай нам причины почитать всегда похваляемую в тебе твердость упрямством и своенравием.

Однако ж, матушка! г. Сольмс…

Ну, что? Г. Сольмс? человек честной, добродетельной, великодушной.

Он честной человек? он добродетельной, великодушной…

Никто не отрицает в нем таких качеств.

Честной человек чиня предложения свои посторонней фамилии, не ужели лишает родственников настоящего их нрава?

Подумай Клари, что предложения его касаются до тебя, и ты более всех должна об них думать.

Позвольте сказать, матушка! что я предпочитая благополучие богатству, не имея нужды в собственном моем имении, уступив владение оного и распоряжение из единого действия должности…

Перестань хвалиться твоим достоинством. Ты знаешь, что в сем добровольном твоем повиновении не столько ты теряешь, сколько выигрываешь. Но оставим сие. Уверяю тебя, что не весь свет почитает действие сие за велико, и что также отец твой и дядья со временем…

Со временем? матушка! насколько же бесчеловечно поступили со мною брат мой и сестра…

Не хочу ничего слышать ни о брате твоем, ни о сестре. Какие предвижу я от тебя домашние несогласия и неустройства? В самое то время, когда ласкала себя надеждою видеть себе в детях моих утешение…

Прошу Небо, чтобы ниспослало оно свое благословение на брата моего и сестру во всех похвальных их предприятиях. Не будете вы иметь никаких фамильных несогласий, если силы мои позволят мне то предупредить. Скажите мне, дражайшая родительница, что мне еще от них претерпевать должно? я буду повиноваться всему беспрекословно; но прошу вас, чтобы я судима была по собственным моим делам и поступкам, а не по их суждению и толкованию оных.

При оканчивании сих слов, вошел ко мне в горницу мой отец, с таким суровым и грозным видом, что тем привел меня в трепет. Прошедши по горнице раза два или три, подошел к моей матери, и сказал ей: долго ты здесь замешкалась; поставили уже кушать. Кажется мне в словах моих толковать и изъяснять было нечего; довольно было сказать мою и твою волю; но может быть приготовлялась ты к тому разными околичностями. Но пойдем; пусть идет за нами и дочь наша, если только достойна сего названия.

Он вышел, бросив на меня такой строгой и суровой взор, что я не в состоянии была отвечать ему на то ни одного слова, и по выходе его не могла также изъясниться и с моею матерью.

Не ужасно ли сие? любезной друг? Смущение мое тронуло по видимому мать мою весьма чувствительным образом. Она называла меня любезною своею дочерью; обнимала и говорила, что отец мой не знает еще всех моих сопротивлений. Он сам подал тебе случай к извинению, примолвила она; для чего ж ты то упускала? но пойдем, любезная Кларисса! уже накрыт стол; пойдем вместе. Сказавши, сие, взяла меня за руку и повела с собою.

Действие сие привело меня в трепет. Как? сойти, сударыня! не ужели хотите вы дать знать, будто бы мы с вами условливались? Ах матушка! оставьте меня лучше здесь.