Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов

еслиб я предпринял великое дело, и мало бы в том успел, то ее ненависть, если ненависть происходит от ее дерзости, ничто инное может быть, как маловремянное чувствование. Публика уже ее осуждает. Ей ничего другого делать не остается как предаться мне, дабы востановить доброе свое имя в глазах бесстыдной сей публики: ибо из всех тех, которые меня знают, и которые известивтся, что она хотя одни сутки пробыла в моей власти, не сыщется ни одного, которой бы почел ее непорочною, какие бы добродетели в ней не предполагали. Впрочем, вероломства человеческого рода столь известны, что каждой судит потому, что сам в себе испытует, и никому другому столько не поверят, в таком случае, сколько мне, наипаче когда девушка, в цветущей своей молодости, столько полюбила человека, что согласилась с ним уйти: ибо вся публика так думает о нашем происшествии.

Что я слышу? она кличет служанку свою Доркасу. Она конечно уверена, что я слышу стройный ее голос; и может быть желает она подать мне случай, изъяснить пред ее стопами пылающую мою любовь, возобновить ей все мои обеты, и получить от нее прощение за прошедшее ей мое оскорбление. Тогда с каким удовольствием начну я опять становиться виновным! дабы еще быть прощену, и начинать опять столько же раз, даже до последнего оскорбления, после которого не будет уже более другого, и коего прощение будет для будущего времени общим прощением.

Двери затворились. Доркаса мне сказала, что она отказалась удостоить меня чести с нею обедать, о чем я принял смелость ее просить. Однако сей отказ учинен был не без учтивости, и происходил по степенно. Я ничего не получу не учинив последнего оскорбления, присовокупляет Доркаса словами употребительными в сем честном доме. И так должно о том подумать обстоятельнее. Впрочем сердце мое весьма изменно, и в состоянии меня предать ей. Но я перестану писать сие письмо; хотя изменническое мое чувствие не оставляет мне инного упражнения, как читать, писать и приходить с досады вне себя.

Подписания имен между нами бесполезны. Впротчем я столько ей предан, что не могу сказать, имею ли я к тебе или к протчим какую ни есть преданность.

Конец пятой части.

***

Часть шестая

ПИСЬМО CLXX.

КЛАРИССА ГАРЛОВ К АННЕ ГОВЕ.

Во Вторник 9 Мая.

если ты одобряешь, любезная моя, чтоб я приступила к дяде моему Гарлов; то я желала чтоб сие как можно скорее исполнилось. Я нахожусь теперь в таком несогласии с г. Ловеласом, что никогда прежде так с ним не поступала. Я всегда замыкаюсь, дабы его не видать. Правда, обида его не чрезвычайна. Однако довольно огорчительна. Едва было он не вырвал у меня твоего письма. Но мне теперь совершенно нельзя ни писать ни читать моих бумаг в той зале, в которую даст он себе право входить. К счастью моему он не мог прочитать ни одной строки; право ни одной строки я тебе в том ручаюсь. И так ни о чем не беспокойся, и положись впредь на мою предосторожность. Здесь расскажу тебе случившееся между нами приключение. когда в кабинете моем стало светло; то г. Ловелас вышел…

[Она рассказывала девице Гове сколько он ее изумил, перечитывая ее письма в столовой, с какою хитростью и смелостью взял он одно из оных, и какие усилия прилагала она, дабы отнять у него оное, и проч.]

Теперь, продолжала она, я больше уверена нежели прежде, наипаче по той власти, которую он надо мною имеет, что благоразумие не позволяет мне пробыть с ним долее. если мои друзья не подадут мне ни малейшей надежды!… Но пока получу от тебя на то изъяснения, должна я притворствовать, хотя мало к тому способна, и продолжать явную сию ссору. Такое притворство конечно представит меня собственным моим глазам малодушною; ибо сим буду я оказывать более гнева, нежели сколько могу оного ощущать в себе. Но сие должно почитать некиим следствием того пагубного поступка, коего никогда оплакивать я не престану.

Кларисса Гарлов.

ПИСЬМО CLXXI.

АННА ГОВЕ К КЛАРИССЕ ГАРЛОВ.

В среду 10 Маия.

Я хвалю твое намерение к побегу, хотя бы ты ни малейшего ободрения от твоего дяди на то не получила; и я тем более желаю видеть совершение оного, что за два часа узнала к стыду твоего Ловеласа несколько весьма верных известий, кои принуждают почитать его за злобнейшего человека, наименее уважающего достоинства нашего пола. Я тебя уверяю, любезная моя приятельница, что хотя б он имел двенадцать жизней, если только все то правда, что говорят, то должен бы был всех оных лишиться, и не быть более на свете по учинении двадцати преступлений.

Если ты когда ни будь позволишь ему разговаривать с тобою дружеским образом, то спроси его о новостях девицы Беттертон, и что с нею теперь делается. если он утаит; то спроси его также о девице Локиер. Ах! любезная моя, сей человек презрения достоин.