Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов

Любезнейшая моя, сказал я ей, взяв ее за руки, которые были еще разпростерты! кто бы мог удержаться от столь трогательного воздыхания, хотя страстнаго! [поскольку я надеюсь еще жить, Белфорд, то почувствовал трепет, слезы появились на моих веках, и я едва осмелился на нее воззреть.] Что же я сделал, что мог заслужить сие нетерпеливое восклицание? Подал ли я вам причину в какое ниесть время, моими разговорами, моими поступками, моими взглядами, сомневаться о моей чести, моем почтении, и обожании? Я могу приписать сие имя моим чувствованиям для великих ваших добродетелей. Зло происходит от того, что мы как с одной так и с другой стороны в недоумении находилися. Удостойте меня изъяснением своих мнений: равномерно и я вам свои изъясню, и в то время мы будем счастливы. Дай Боже, чтоб я всегда любил, так как люблю вас, и если я сомневаюся о таком чувствии: то да погибну, если знаю, как бы мог я видеть вас моею! позвольте мне думать, дражайшая Кларисса, позвольте мне токмо думать, что вы предпочтете меня в выборе: позвольте сказать, я ласкаюсь, что вами не ненавидим и не презираем!…

Ах! г. Ловелас, мы жили вместе так долго, что могли познать свои нравы и поведения. Они столь мало сходствуют, что вы может быть восчувствуете великое ко мне отвращение, когда я буду вашею. Я думаю… я думаю что мне невозможно оказать того, чего вы требуете от чувствований, кои вы ко мне имеете. Естественное мое свойство совершенно переменилось. Вы подали мне весьма худое мнение о своем поле, а особливо о себе. Вы принудили меня от того в самое то время почитать себя стольже худою, что лишившись навсегда удовольствия, свидетельства собственных моих чувствований, которое весьма для женщины нужно, дабы вести себя достойно в сей жизни, я никогда не буду в состоянии воззреть на людей с видом надежным.

Она остановилась. Я молчал. Клянусь Богом, подумал я сам в себе, сия беспримерная девица, может наконец совершенно меня погубить.

Она начала опять: что ж остается мне желать, если бы вы освободили меня от всего обязательства относительно к вам, и не препятствовали бы мне следовать течению моей судьбы?

Она еще раз остановилась. Я продолжал молчать. Я размышлял, не должен ли был отрещися от всех моих намерений относительно к ней; и не имел ли довольно опытов о добродетели и величии души превосходящей всякие подозрения.

Она еще начала: благосклонно ли для меня ваше молчание, г. Ловелас? Скажите мне, что меня освободили от всякого обязательства относительно вас. Вы знаете, что я вам никогда оного не обещала. Вы знаете, что равномерно и вы не обязаны своими. Я нимало не забочусь о тесных моих обстоятельствах…

Она хотела продолжать. Любезнейшая моя, прервал я! хотя вы приводили меня в столь жестокое сомнение вашею печалию, но я употребил последние сии дни к брачным приготовлениям. Я действительно торговал экипажи.

Екипажи, г. мой! так, блеск! пышность! что значит экипаж? Что значит жизнь и все на свете, для такой несчастной девицы, которая имеет весьма ниское о себе мнение; которая стенает под проклятием родителя, которая не может и на самую себя взглянуть без укоризны, ниже подумать о будущем без ужаса! будучи утверждена в пагубных сих мнениях сопротивлением, всем своим желаниям ею усматриваемом, будучи принужденна отрещись от дражайших своих родственников лишенна всяких удовольствий и надежды. Не откажите мне в свободе искать убежища в какой нибудь мрачной неизвестной, пещере в которой ни враги, коих вы на меня навлекли, ниже друзья, коих вы мне оставили, не могут слышать тех слов, по которым почитают они меня виновною до той счастливой минуты смерти, которая может быть возродит паки их нежность и сострадание, загладя все ее преступления.

Я не мог отвечать ни единого слова. Никогда такого волнения не происходило в душе моей; признательность и удивление опровергали все мерзские обычаи, предумышленные намерения, коими ты знаешь, насколько я тщеславился; великое множество новых умыслов, кои в моем разуме и сердце представлялись, искушали меня сделаться честным человеком; обиды девицы Гове умножили более оное чувствие, и я не находил более силы защититься. Я бы пропал, еслиб Доркаса не пришла весьма в надлежащее время с письмом. Надпись была следующая: разверните его немедленно, г. мой.