Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов

Рвотное лекарство очень неприятно. Для чего проклятые доктора не употребляют к нашему здоровью того, которое не было бы совершенным ядом? не было бы нужды в другом наказании на том свете, за зло в жизни содеянное, как принимать отвратительные их лекарства. С одной стороны лекарь, с другой аптекарь, а бедная душа в середи подвластная приговорам их повиноватся, я не знаю злейшего мучения, как такое состояние.

Нужно было мне притвориться больным: я хорошо сие исполнил. Принявши хороший прием рвотного, чтоб меня вырвало, и не запивши довольно водою, дабы от оного совершенно освободиться, я тотчас получил вид такого человека, которой будто бы недели с две лежал в постеле. Не должно шутить острыми орудиями, сказал я сам себе, когда принимал лекарство, а особливо лекарскими орудиями

Я препроводил целые два часа в сих мучениях. Я запретил Доркасе ничего о том не говорить любезной моей Клариссе, по непорочнейшим движениям нежности моей; но весьма бы был рад уведомить ее, когда она узнает мое запрещение, что я надеялся видеть ее в беспокойствии о моем состоянии. Весьма бы мало должно было думать о себе самом, еслиб только себя на свое попечение оставляли, как будто бы ни от кого не заслуживали внимания.

Очень хорошо; но Доркаса вить женщина. Она может сказать и тихонько своей госпоже ту тайну, которую сохранять должна.

Подойди сюда, плутовка, сказал я сей девке, [будучи болен, как собака] покажи мне, как печаль, смешенная с изумлением изображается на твоем лице. Ты худо представляешь. Ета навислая челюсть и разинутой круглой рот более наводит ужас и отвращение, нежели жалость. Избавь меня от етаго миганья и жеманств в презрительном твоем взгляде, как ты знаешь, что моя любезная однажды оной так назвала. Так, это гораздо лучше, очень хорошо, но сожми еще роток то свой. У тебя есть один или два мускула, которыми ты не умеешь управлять между щекою и губами. Хорошо, поди теперь. Бегай в верх и вниз по лестнице как можно проворнее. Возми что ниесть с собою, и снеси назад, как будто ты это сыскала; до того пока от чрезвычайного своего движения не запыхаешься, и не получишь от того настоящего подобия вздохов.

Доркаса тотчас приступила к делу.

Что там такое Доркаса.

Ничего сударыня.

Любезная моя конечно удивлялась, не видя меня по утру; но не очень хотела она изъявить свое о том изумление. Между тем беспрестанно повторяла: что там такое? Что там такое? В то время, как Доркаса торопилась ходить в верх и в низ, добилась наконец она от сей девки. Ах! сударыня, мой господин, мой господин.

Что? Как? Когда?

[Между двумя парантесами, я тебя уведомлю, Белфлорд, что краткия слова в ученом свете, равно как и малые люди в нации, иногда бывают те, которые более значат.]

Я не должна вам того сказать, сударыня. Господин мой запретил мне о том говорить вам. Но он гораздо в худшем состоянии находится, нежели думал. Он не хочет, чтоб вас приводили в страх.

Здесь живое беспокойство изъявилось на каждой черте прелестного лица ее. Она тронулась. Клянусь моею душой что она тронулась.

Где он?

[С такою торопливостью, как ты видишь, что не соблюла благопристойности в словах. Другое замечание, Белфорд. То, что называют благопристойностью толь мало свойственно, что должно иметь приготовленной к тому разум для соблюдения оной. Учтивость никогда не бывает вместе с смущением.]

Мне нельзя остановиться, чтоб ответствовать вам на вопросы, вскричала чернобровка (хотя ничего столько не желала как ответствовать) [третие замечание, так как разнощики, которые оборачиваются спиною к тем, которым наиболее товар продать желают.] Cия торопливость умножила любопытство моей любезной. В самую ту минуту, одна из нимф сказала тихо своей подруге печальным голосом у дверей, но при том так внятно, чтоб услышавла моя красавица: Боже мой! любезная моя, надобно уведомить гжу. Ловелас; он в крайней опасности. При сих словах обожания достойная Кларисса бросилась за Доркасою: постой… Я хочу знать… О! сударыня, он харкает кровью! конечно повредилась у него кровь, я в том уверена!

Моя любезная почти одним шагом дошла до моего покоя, и приближившись ко мне, с наполненным нежностью беспокойством сказала: что у вас такое? все ли вы здоровы,г. Ловелас?

,,О моя любезнейшая! очень здоров, очень здоров, отвечал я слабым голосом. Это ничего; никто не должен беспокоиться. Мне в одну минуту будет гораздо легче.,, Я не имел нужды в притворстве дабы ее обмануть, ибо я страдал как осужденной, хотя более не харкал кровью.

Одним словом, Белфордь, я достиг до моего измерения. Я вижу, что меня любят: я вижу, что все учиненные мною обиды преданы забвению, теперь снова могу я начинать оные. Я тебя пренебрегаю любезная моя девица Гове и госпожа Товнсенд! как можете все вы мне противоборствовать? Скройтесь от меня с своими хитростями. Чтоб не было здесь другого хитреца, кроме меня, и чтоб самые приятные благосклонности моей любезной не были мне возбраняемы.