Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

При Брежневе игры стали жестче и изощреннее. Звонит мне в Париж (а я уже отщепенец, клеветник и работаю на вражеской радиостанции) знакомый итальянский переводчик в полной панике. Он перевел аксёновский «Ожог» на итальянский. Книга готова, тираж отпечатан, а тут приехала дама из Москвы, утверждает, что она лучшая подружка Аксёнова, и от его имени требует пустить тираж под нож или задержать выход «Ожога» хотя бы на год. Знаешь ли ты эту даму? Я отвечаю – мол, знаю, при мне еще был их бурный роман, тут она не врет. Но мы с Аксёновым, когда он последний раз был в Париже, рассматривали все варианты, и такой тоже. Поэтому последнее слово за мной. И я говорю: «Немедленно пустить „Ожог“ в продажу. Итальянское издание романа и пресса вокруг него – залог безопасности советского автора».

Аксёнова выталкивают в эмиграцию. В парижском аэропорту автора прогремевшего «Ожога» встречают пресса, кино и телевидение. Я везу аксёновское семейство на их временную парижскую квартиру и тихонько осведомляюсь у Васи, в курсе ли он «итальянского инцидента». Не в курсе. Тогда я рассказываю, добавляя от себя комментарии, типа – как же так, Вася, ведь такая у вас любовь была, а она продала тебя с потрохами! «Ну что ты хочешь, – философски замечает Аксёнов, – видимо, ГБ ее поймало на чем-то и завербовало. Слабая женщина. И не таких ГБ ловило и ломало».

Нужно было как-то устраивать собственную судьбу. Но Тася не только жалуется, она пытается и действовать. Из воспоминаний Дмитрия Бобышева. Аксёнов закончил рассказывать о себе. Ведущий предлагает задать вопросы писателю:

Из задних рядов поднимается темноокая стройная дама в просторных колеблющихся одеждах. Она и сама заметно трепещет, голос ее прерывается. Боже мой, да это же Ася Пекуровская, красавица ленинградского филфака, с которой еще в давние времена меня познакомил Бродский, а она потом привела ко мне Довлатова, ее тогда будущего, а теперь уже бывшего мужа. Но совсем не Довлатов ее сейчас интересует:

– Василий Павлович, в вашем творчестве было по крайней мере одно изменение. От хрустально-чистых рассказов вы перешли к чему-то близкому к символизму. Чем вы объясняете это?

Говорит она путано, долго… И уж совсем непонятно, в чем смысл вопроса? Аксёнов и хрустальная чистота? Нет, что угодно, но не это. Аксёнов и символизм? Нет, что-то и тут не так, намеки ее о другом… Озадаченный докладчик пытается найти вежливую форму ответа. Ася, волнуясь одеждами, выходит из зала. Мне ее жалко. Работу потеряла и теперь ищет, что ли? Или – дела сердечные?