Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

Я направился к двери. Взялся за литую бронзовую ручку.

Вдруг слышу:

– Погоди!

Я медленно повернулся. Как будто, скрипя, затормозили мои жизненные дроги, полные обид, разочарований и надежд.

Повернулся и говорю:

– Ну что?

– Послушай.

– Ну?

Я опустил на ковер брезентовую сумку. Почти уронил тяжелый коричневый чемодан с допотопными металлическими набойками.

И тут она задает вопрос, не слишком оригинальный для меня:

– У тебя есть деньги?

Пауза. Мой нервный смех…

Затем я без чрезмерного энтузиазма спрашиваю:

– Сколько?

– Ну, в общем… Как тебе сказать?.. Что, если мне понадобятся наличные?

Я протянул ей какие-то деньги.

Тася говорит:

– Огромное спасибо…

И затем:

– Хоть это и меньше, чем я ожидала…

Еще через секунду:

– И уж конечно, вдвое меньше, чем требуется.

Были и другие писатели, сохранившие яркие воспоминания о завершении конференции. Для кого-то оно связано с почти состоявшимся триумфом. По крайней мере в авторском, субъективном изложении. Из мемуаров Дмитрия Бобышева:

В просторных залах, декорированных тропическими цветами, фланировала нарядная публика, официанты разносили шампанское. Откуда-то со стороны до моего слуха донеслась живая музыка. Я шагнул туда, и навстречу вышла – нет, может быть, и не электрическая женщина, даже не совсем «соименница зари», но в тот момент в нее внезапно воплотившаяся Эллендея Проффер, – по лучшим ирландским образцам и лекалам белозубая, пышноволосая, рослая и даже, кажется, чуть навеселе.

– А вот и Бобышев! Я давно хотела познакомиться, – сказала она по-русски.

И с этими словами она совсем не по-здешнему, а – сочно и вкусно – влепила мне поцелуй прямо в губы. Сопровождавшая ее дама, сухая и воблистая, в ужасе вытаращила глазки. Надо сказать, я тоже был удивлен: что бы все это значило? Издательница «Ардиса», которая долгое время игнорировала меня, и вдруг – такие милости? Да ничего это не значило, как и вся голливудская иллюзия.

– У вас было много возможностей раньше, Эллендея.

– Я знаю. Мы и сейчас не уделяем вам должного внимания, но этому мешает один человек. Вы понимаете, о ком я говорю?

– Думаю, что да.

– Он важен для нас. И пусть он не слишком нас любит, но мы его – очень.

Понятно, что в этом опереточном по стилистике рассказу речь идет о нехорошем Бродском, который мешал не только Василию Павловичу Аксёнову. Неоднозначным финал конференции оказался и для аксёновского семейства. Правда, в отличие от Довлатова, источник дискомфорта не относится к сфере морали. Из записей Майи Аксёновой за 21 мая: