Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

Народ говорит, что ты стал влиятельной фигурой в американском литературном мире. Дай Бог тебе всяких благ, но и с влиянием-то надо поэту обращаться, на мой взгляд, по-человечески. Между тем твою статью о Белле в бабском журнале я читал не без легкого отвращения. Зачем так уж обнаженно сводить старые счеты с Евтухом и Андрюшкой.

Понятно, что заступничество за «Евтуха» и «Андрюшку» – традиционная фигура речи, повод прицепиться с целью показать, что адресат серьезно попутал берега. Затем объясняется, что автор в законе, за ним сила, а вот Бродский обслуживает чужие интересы:

Потом дошло до меня, что ты и к героине-то своей заметки относишься пренебрежительно, а хвалил ее (все это передается вроде бы с твоих собственных слов) только лишь потому, что этого хотел щедрый заказчик. Думаю, не стоит объяснять, что я на твои «влияния» просто положил и никогда не стал бы тебе писать, ища благоволения. И совсем не потому, что ты «подрываешь мне коммерцию», я начинаю здесь речь о твоей оценке.

Ну и, наконец, следует подробный разбор главной предъявы, ради чего и составлялся текст:

В сентябре в Москве Нэнси Мейзелас сказала мне, что ты читаешь для Farrar Straus&Giroux. До этого я уже знал, что какой-то м<—>, переводчик Войновича, завернул книгу в Random House. В ноябре в Западном Берлине я встретился с Эмкой Коржавиным и он мне рассказал, что хер этот, то ли Лурье то ли Лоренс – не запомнил, – так зачитался настоящей диссидентской прозой, что и одолеть «Ожога» не сумел, а попросил Эмкину дочку прочесть и рассказать ему, «чем там кончилось». И наконец, там же в Берлине, я говорил по телефону с Карлом и он передал мне твои слова: «„Ожог“ – это полное говно». Я сначала было и не совсем поверил (хотя учитывая выше сказанное и не совсем не поверил) – ну, мало ли что, не понравилось Иосифу, не согласен, ущемлен «греком из петербургской Иудеи», раздражен, взбешен, разочарован, наконец, но – «полное говно» – такое совершенное литературоведение! В скором времени, однако, пришло письмо от адвоката, в котором он мягко сообщил, что Нэнси полагает «Ожог» слабее других моих вещей. Тогда я понял, что это ты, Joe, сделал свой job.

Тонкая игра словами уступает место знакомой интонации. Легко прочитывается угроза, Василию Павловичу есть к кому обратиться за поддержкой:

Прежде всего: в России эту книгу читали около 50 так или иначе близких мне людей. Будем считать, что они не глупее тебя. Почему бы нам считать их глупее тебя, меня или какого-нибудь задроченного Random House.

Тут, конечно, вопрос: зачем было отдавать роман в позорный Random House? В конце письма следует угроза, что общество может и раскороновать нарушителя правил: