Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

Баталии перед началом конференции шли не только по всему литературному фронту. И во вторых его линиях можно наблюдать не менее жаркие столкновения. Довлатов не боялся публиковать в газете материалы «полемического характера». Он считал, что публика оценит по достоинству желание газеты следить и отражать перипетии литературных конфликтов. Печатался в «Новом американце» и не раз упомянутый выше недобрым словом Александр Янов. В частности, в № 52 вышла его статья «Конформизм и эмиграция». Тон публикации заставил сопроводить текст врезкой «От редакции»:

Следуя традициям демократической прессы, мы считаем возможным печатать полемически заостренные материалы в порядке дискуссии. Однако напоминаем, что факт публикации статьи не означает, что она обязательно отражает редакционное мнение. Особенно следует отметить, что, призывая к корректности в дискуссии, А. Янов сам преступает грань, отделяющую полемику от грубости.

Грубость заметили многие, включая тех, кто жил за океаном. Второго марта Некрасов пишет письмо Довлатову. В нем он хвалит Довлатова за только что вышедший «Компромисс», традиционно высоко отзывается о газете. Но все хвалебные слова – преамбула к главному:

И вообще я Ваш поклонник. И газета нравится. Нашли свое лицо, почерк, тон. Читаю почти от корки до корки. И задиристость мне нравится. Но это – учтите – мне… А прочие мнения есть и другие. Вы это увидели и ощутили на себе.

Среди других, увы, оказался и В. Максимов. Страшно его задела статья Янова. А он – немыслимо ранимый – не то что раны, а жалкие царапины расчесывает и превращает в гнойники.

Я все это перерос и на все плюю. А он – нет…

Вообще, диапазон Вашей автуры, пожалуй, слишком широк. Ну их, всех этих Клепиков, ей-богу…

Не поучаю, упаси бог, – но то, что переругались все, настроения не улучшает.

Пытаюсь мирить – ничего не получается. Все – борцы! И все – за идею! И все знают, что это такое. И что только он ей верен, каждый из борцов знает точно…

Тошнит от всего этого. Максимов тоже борец. И, скажем прямо, грубоватый, хамоватый. Но я все же за него – что бывает очень трудно, иногда все висит на волоске, – но он делает дело. И в общем-то один. И сердце у него доброе (хотя ум иной раз и злой…).

Очень меня огорчает, что пробежала между вами – или еще бежит – кошка…

Черкните ему что-нибудь – хуже не будет…

Голубь мира, малость уже общипанный, жмет Вашу руку.

Вслед за этим посланием Некрасов пишет новое письмо Довлатову уже на следующий день. От лица себя и читателей «Нового американца»: