Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

Солженицын одинок, как волк, отбившийся от стаи и не признающий ее круговых законов. Он знает, что любая идеологическая стая, даже оппозиционная, даже жертвенная, неизбежно превращается в мафию: с диссидентами он разорвал в том числе по психологическим причинам – как с мафией отщепенцев. Даже его разрыв с «Новым миром», и в самом деле, его alma mater, был не только идеологическим, но еще из писательского и политического инстинкта самосохранения.

Отказ Солженицына от письма в поддержку «Нового мира» в период гонений на журнал объясняется именно «волчьей» натурой писателя. И только во втором ряду возникает политическое объяснение его действий:

Делал ставку именно на русскую реакцию, на великодержавный шовинизм, на правую, консервативную оппозицию, чьи надежды на будущее политическое и идеологическое лидерство в России все более близки к осуществлению.

Авторы отмечают, что в «Письме к вождям Советского Союза» содержится призыв к идеологической и политической автаркии, отражающей особое самоощущение Солженицына:

Он пишет о тупике цивилизации, причем, подчеркивает, что на Западе хуже, чем у нас, и призывает советских руководителей «не погубить Россию в кризисе Западной цивилизации», но отказаться от идеологического, научного, торгового сотрудничества с Западом и замкнуться в здоровом изоляционизме с идейным упором на патриотизм. Западной демократии он противопоставляет государственную устойчивость и авторитарный порядок.

Клепикова с Соловьёвым, связывая крайний индивидуализм писателя с идеей государственного изоляционизма, видят в них общий корень:

Он вышел из страшной школы Архипелага ГУЛаг. Ее выпускники выносят не только ненависть к ней, но одновременно усваивают ее традиции, идеи, приемы, сам стиль мышления. Тем более такие страстные ученики, как Солженицын. Жертва учится у палача – невольно, но по необходимости, чтобы выжить. А привычка становится характером и умирает вместе с человеком.

Безусловно, статья – попытка «наброса», заточенная, жаждущая острой читательской реакции. Довлатов ценил подобные тексты, видя в них средство привлечения внимания аудитории. Вместе с тем статья концептуальная и требует полемического ответа у противной стороны. Желание сторонников Солженицына дать ответ, надавив лично на главного редактора, который посмел опубликовать неправильный текст, свидетельствовала о неумении использовать конвенциональное журналистское оружие. Непонятно, каким образом Довлатов, используя, по словам Некрасова, «душевный юмор», мог лично ответить клеветникам? И к чему мог привести подобный прогиб в будущем?

В любом случае попытка примирить враждующие стороны несколько запоздала. Довлатов за три месяца до переписки с Некрасовым уже «черкнул» Максимову. В письме от 24 января формально речь шла о судьбе статьи Вайля и Гениса в «Континенте» о новой прозе Аксёнова: