Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

Интересный портрет писателя того времени оставил Лимонов. Его мы находим в «Книге мертвых – 2». Число в названии не случайно. В начале нулевых Лимонов находит еще один жанр, адекватный его литературной сверхзадаче, – сохранению себя с помощью слова. Некоторые из написанных им слов он вынужденно тратил на тех, кого не звали Эдуардом Вениаминовичем. Лимонова это всегда раздражало. Определенным снятием дискомфорта стал выбор героев его текстов. В 2001-м выходит первая «Книга мертвых», положившая начало целой серии. Как нетрудно догадаться, автор пишет об ушедших людях, как-то связанных с жизнью Лимонова. Среди них попадаются те, кто был лично неприятен мемуаристу. Но тот факт, что описываемый человек утратил свою физическую природу, превратился в беззащитного перед лицом авторского произвола героя, явственно утешает и бодрит Лимонова. Довлатов относится именно к этой категории. Очерк о нем носит название в духе сочинений советских критиков «Без градусов души».

Намерения мемуариста раскрываются сразу:

Так называемые писатели вообще-то жалкие существа. Иоганнов Вольфгангов Гёте среди них мало. В основном это мятые, нерасторопные люди с ярко выраженной дисгармонией и в одежде, и в лице, и в фигуре. И в деталях лица, и в деталях фигуры. Такое впечатление, что дисгармония – их отличительный признак. Знаменитый поэт Байрон весил около девяноста кг, будучи совсем небольшого роста. Романтик толстяк, толстяк романтик.

Понятно, если даже Байрон подкачал, видимо, потому, что не качался, то и Довлатову счет будет предъявлен по полной: «Довлатова помню, как такое сырое бревно человека. Его формат – почти под два метра в высоту, неширокие плечи, отсутствие какой бы то ни было талии – сообщал его фигуре именно статус неотделанного ствола». Бревно обтесывают, одевают, и оно приобретает антропоморфные черты: «Он обычно носил вельветовые заношенные джинсы, ремешок обязательно свисал соплею в сторону и вниз. Красноватое лицо с бульбой носа, неармянского (он говорил, что он наполовину армянин), но бульбой, вокруг черепа – бесформенный ореол коротких неаккуратных волос».

Литературно выполнено хорошо. Такая деталь, как «обвисший в сторону и вниз ремешок», сама по себе создает цельный портрет. И тут уже не важно: насколько изображение далеко от оригинала. Лимонов со вкусом описывает летние посиделки под вино в Центральном парке Нью-Йорка в компании с Довлатовым и Вайлем. Это, безусловно, было. Через Елену писатель познакомился с Генисом и Вайлем. Последние признали и полюбили Довлатова. Хотя и не без критической строгости – профессия обязывает. Из «Обратного адреса» Гениса:

Чтобы придать нашей эстетике стройность и наглядность, мы изготовили писательскую колоду. В ней каждой масти соответствовало литературное направление, каждой карте – свой автор. Солженицын у нас считался тузом отведенных реализму бубен. Бродский тоже был тузом, но пик, которым в нашем раскладе соответствовал высокий модернизм. Трефа досталась питерским. Королем мы назначили Валерия Попова, дамой – Довлатова, и даже он не роптал, когда чуть позже мы этими картами играли с ним в подкидного дурака.

Вернемся к мемуарам Лимонова. Говоря же о жизни Довлатова, автор избегает соблазна хоть как-то сверить сказанное с действительностью. Зачем-то он отправляет его жить в Париж, затем поручает редактировать газету «Русский американец». С мифической редакторской должностью связывается последовавший за ней литературный успех:

Довлатов управлялся со своим новым местом очень неплохо, много врагов не нажил, всех старался ублажить, и все более-менее были им довольны в Нью-Йорке. У него оказался талант к налаживанию существования.

Забавно, что характеристика Лимонова почти дословно совпадает с рассуждениями Валерия Попова – профессионального «друга Довлатова».

В первом жезээловском труде Валерия Георгиевича, который неоднократно упоминался в первом томе, читаем: