Драма жизни Макса Вебера

Получается, что статья Гросса мало того, что полна суждений, которым не достает трезвости и объективности, она еще не удовлетворяет принципиальным методологическим требованиям. Это не столько научный труд, говорит Вебер, сколько попытка создать идеологию и этику, причем на негодных для этого основаниях. По существу того или иного суждения Вебер Гросса не критикует; проблематичным для него оказывается жанр статьи: наука это, идеология это или моральное поучение, проповедь? Оказывается, проповедь, притом плохая, а у нас научный журнал, и это нам не подходит. Вебер ответил очень резко, оскорбительно-покровительственным тоном. В значительной мере его претензии ориентированы ad hominem, поскольку слишком сильна обида на предательницу Эльзу. Хотя преувеличивать персональный момент не стоит. Как пишет один современный автор (А. фон Оленхусен), в глазах Макса Вебера вообще вся группа писателей, художников и интеллектуалов вокруг Отто Гросса, crème de la crème немецких экспрессионистов, были хмурыми дураками и анархистами-развратниками, бесхарактерными персонажами, шутами и пустозвонами, опорочившими доброе имя революции своим хвастливым героизмом на бумаге ради саморекламы (СР, 111). Вебер так и не стал публично сотрудничать с Гроссом, хотя по просьбе его жены Фриды выступил на суде, утверждая, что депортация Отто из Германии и передача в Австрию, инициированная его отцом, была проведена с нарушением закона. Правда, Отто Гросс, в свою очередь, относился к Максу Веберу, как и к его брату, тоже участвовавшему в процессе, не презрительно, конечно, но снисходительно, называл их демократами и считал буржуа, филистерами, ханжами и лицемерами, как это водится у революционеров. Сам же он относится к революционной элите и, наверное, еще и поэтому имеет право спать с их женщинами. А их женщины выбирали его, Отто, а выбор женщины – это выбор самой судьбы.

Вебера, конечно, простые решения Гросса не удовлетворяли, и не только с фактической стороны, то есть в отношении близких людей – Эдгара и Эльзы, но и теоретически. Кроме упреков в письме-рецензии в адрес проповедуемой Гроссом этики, безусловно справедливых, Вебер всегда и независимо от требований момента подчеркивал неприемлемость столь любимого всеми революционерами естественного права. Оно всегда служит обоснованию неправовых решений – неправовых с точки зрения конвенционального права, а если обратиться к эротике (именно в этом контексте рассуждал сейчас Вебер) – аморальных с точки зрения конвенциональной морали. Иными словами, страсть не легитимирует супружескую измену, можно считать, что страсть судьбоносна, это фатум, но из страсти не выводится право. Конечно, моральный ригоризм, свойственный Веберу ранее, особенно в пору его женитьбы, теперь значительно ослаб, он ведь не мог не принимать во внимание как захватившую Европу идеологию «новой чувственности», так и неожиданные, иногда катастрофические повороты в судьбе близких людей. Конечно, в основном он верен себе и по-прежнему считает необходимым мерять людей и их поступки общими нормами и правилами. В разговорах, пишет Марианна, он объяснял это тем, что тот, кто не может ненавидеть зло, не способен действительно любить добро и величие; к тому же обычные суждения о других соответственно своим вкусам значительно менее «братские», чем этические, «ибо они безапелляционны, себя из них исключают, тогда как в этическом суждении и себя тоже подчиняют ему и тем самым сохраняют внутреннюю общность с тем, о ком судят» (МВ, 329). Сейчас это назвали бы отличием инклюзивного от эксклюзивного подхода к этическому суждению. Первый свойствен универсалистской, второй – релятивистской этике. Вебер – сторонник инклюзивности, как и большинство нынешних социальных теоретиков. Он правильно подчеркивает положительную черту такого подхода, но не придает значения (в данном контексте) тому факту, что именно признание общего характера норм дает одним право морально судить других, то есть одним ставить себя выше других по моральному достоинству. Инклюзивный подход не позволяет нарушителю нормы отпасть от общности, оказаться по ту сторону добра и зла, но также не позволяет ему и выпасть из юрисдикции общности, не признать за ее членами права суда над ним.