Драмы

Курсио

С кем не случалось, чтобы в горе

Он не ушел в уединенье,
И сам собой не утешался,
Не доверяясь никому?
Меня в одно и то же время
Так много мыслей угнетает,
Что с морем я и с ветром спорю,
Вздыхая и в слезах скорбя.
И в этой местности безлюдной,
В безмолвии, сам друг с собою,
Хочу развлечь мои страданья
Воспоминаньем лучших дней.
Пусть ни источники, ни птицы
Свидетелями мне не будут:
Бегут источники с журчаньем,
И есть язык у вольных птиц.
Я не хочу иных собратьев,
Как эти сумрачные ивы:
Они внимают и не помнят,
И значит могут умолчать.
Вот в этом месте разыгралась
Трагедия ревнивой страсти
И чистоты, пример которой
Лишь может древность указать.
Но кто освободиться может
От подозрений, при которых
Обманной кажется и правда?
Я знаю, ревность — смерть любви.
Ни для кого у ней пощады
Найтись не может; ни смиренный,
Ни строгий от нее не скрыты.
Так в этом месте, между гор,
Я и Росмира... Чуть припомню,
И вся душа моя трепещет,
И пресекается мой голос:
Здесь нет ни одного цветка,
Который бы не встал упреком,
Здесь каждый лист меня пугает,
И каждый камень изумляет,
И каждый ствол наводит страх,
И каждая гора грозит мне,
И каждый склон встает, как бремя;
И все свидетельствуют вкупе
О деле низменном моем.
Я вынул шпагу, но при этом
Она нисколько не смутилась:
В опасностях любви — невинный
Ни разу трусом не бывал.
"Остановись, — она сказала, —
Не говорю тебе, супруг мой,
Не убивай меня, — о, если
Меня ты хочешь умертвить,
Могу ль отказывать я в жизни,
Которая — твоя всецело?
Скажи лишь, почему так хочешь,
И дай в последний раз обнять".
Я отвечал: "Ты, как ехидна,
Того теперь во чреве носишь,
Кто умертвит тебя; довольно
Он указует на тебя.
Но прежде чем его увидишь
И прежде чем родишь бесславно,
Я буду твой палач, решаюсь
Тебя и ангела убить".
"О, если, — мне она сказала,
Супруг мой, если ты подумал,
Что изменить тебе могла я,
Меня немедленно убей.
Но этот Крест я обнимаю".
Она сказала, а пред нею
Был Крест. "Пусть будет он свидетель,
Пусть будет он защитник мой,
Тебя ни в чем я не умела
Ни оскорбить, ни опорочить".
Я помню, полный угрызений,
Хотел я броситься тогда
К ее ногам: я видел ясно
Во всем лице ее невинность.
Пусть кто замыслил злодеянье,
Сперва обдумает его:
Когда себя он обнаружил,
Хотя б исправиться желал он, —
Чтоб показать, что есть причина,
Он будет увлечен вперед.
И я, не потому, чтоб думал,
Что оправданье не правдиво,
Но для того, чтоб было цельным
То преступление мое,
Разгневанную поднял руку
И тысячу ударов смертных
По всем нанес я направленьям,
Но только воздух поразил.
Как мертвую, ее оставил
Я у Креста; спастись желая,
Домой направился — и что же —
Я дома нахожу ее, —
Светлей, чем радостное утро,
Когда заря выходит к миру,
И держит, как ребенка, солнце
На ласковых своих руках.
Держала Юлию Росмира,
Божественно-прекрасный образ,
Дышавший нежной чистотою:
(Какое счастие могло
С моим сравниться?) в этот вечер
Она родилась у подножья
Креста; и чтобы мир увидел,
Какое чудо Бог явил,
Ребенок был отмечен знаком
Неизъяснимого блаженства,
Отмечен посредине груди
Крестом из крови и огня.
Но горе мне! такое счастье
Отравлено сознаньем было,
Что, бесприютное, осталось
Другое существо в горах;
Средь мук, таких неумолимых,
Она почувствовала ясно,
Что у нее родилось двое;
И я тогда...