Г у д о в и ч. Вот в этом вы правы — ближе к жизни. Мы со своими мечтами слишком замкнулись в своей скорлупе. Народ не только мечтает, но и борется. И мы должны ему помочь чем можем. Я уже и сам об этом думал.
Ш к у р а н к о в. Вы меня не так поняли, Павел Андреевич. Я совсем не собираюсь идти в партизаны. Боже меня сохрани! Несерьезно это все.
Г у д о в и ч. Что несерьезно?
Ш к у р а н к о в. Да вот эта игра в партизанскую войну. Разве можно что-нибудь поделать против такой силы? Ну, убьют сотню-другую фашистов, разве это решит судьбу войны? Ведь вот где оказались уже: к Грозному подходят. Сталинград не сегодня-завтра будет у них. И нет такой силы, которая могла бы их остановить.
Г у д о в и ч. Такая сила есть.
Ш к у р а н к о в. Где она?
Г у д о в и ч. В народе, в Советском государстве.
Ш к у р а н к о в. По-видимому, мы с вами переоценили мощь Советского государства. Не вижу, Павел Андреевич, никакой силы.
Г у д о в и ч. Должно быть, не через те очки вы смотрите, Антон Евдокимович, если не видите.
Ш к у р а н к о в. Через какие же очки я, по-вашему, гляжу?
Г у д о в и ч. Не через берлинские ли начинаете смотреть?..
Ш к у р а н к о в. А мы давайте скинем очки: я — берлинские, которые вы мне приписываете, а вы — московские, и давайте взглянем на вещи трезво. Ну, где эта сила, покажите мне ее?
Г у д о в и ч. Кто потерял способность видеть, тому не покажешь.
Ш к у р а н к о в. Напрасно вы меня, Павел Андреевич, Берлином попрекаете. Я, кажется, никуда не лез, воздерживался от каких бы то ни было политических тем, писал невинные вещи. Но это уже становится опасным. Нас начинают обвинять в саботаже. Это до добра не доведет.
Г у д о в и ч. В наших условиях опасно быть честным человеком Значит — долой совесть?
Ш к у р а н к о в. Ну, и против рожна тоже не попрешь Хочешь не хочешь, а приходится считаться с реальной обстановкой.
Г у д о в и ч. И это говорит тот самый композитор Шкуранков, которого прославил советский народ?
Ш к у р а н к о в. И не зря: я все-таки кое-что сделал для народа.
Г у д о в и ч. Вы кое-что делали тогда, в спокойные времена, когда вам это ничего не стоило. А теперь, когда народ в беде, вы готовы отречься от него. А именно теперь ему нужен ваш голос протеста.
Ш к у р а н к о в. Какой протест? О чем вы говорите, Павел Андреевич? Это ненужное и опасное донкихотство. Никому оно не поможет, а нас погубит. Исход борьбы уже предрешен.
Г у д о в и ч. Жаль мне вас, Антон Евдокимович. Вы человек без веры.
Ш к у р а н к о в. Была у меня вера, да не на что ей больше опереться.
Г у д о в и ч. Не было у вас настоящей веры. Очень уж короткие крылья у вашей веры: они не удержали вас на высоте, и вы шлепнулись в болото, прямо к ногам палача. Из безверия родилась трусость, а от трусости недалеко и до подлости.
Ш к у р а н к о в. Ну уж это вы хватили через край, Павел Андреевич. Никакой подлости я еще не сделал.
Г у д о в и ч. Я говорю — недалеко.
Ш к у р а н к о в. Я вижу, что нам недалеко до ссоры.
Г у д о в и ч
Б р о н я. Что это он хмурый какой-то ушел? Вы тут уж не поссорились ли?
Г у д о в и ч. Да как же! Пришел выведать, не составлю ли я ему компанию подымать лапки вверх. До сих пор сидел и выжидал, чья возьмет, а теперь решил, что все уже ясно, и поэтому можно не стесняться.
Б р о н я. А вы не волнуйтесь. Мало ли кто какую околесицу несет. Неужто вам все это к сердцу принимать?
Г у д о в и ч. Слышать мерзко.
Б р о н я. Может, перекусите немного?
Г у д о в и ч. А знаешь, это бы не вредно.
Б р о н я
Г у д о в и ч
Б р о н я. Огурцы — на рынке, а хлеб — там, в больнице.
Г у д о в и ч. А ты? Обедала без хлеба?
Б р о н я. Вот и зря. Хлеб вкусный.
Г у д о в и ч
Б р о н я. Каким это способом?
Г у д о в и ч. Честным. Я людям поиграю, а люди мне заплатят.
Б р о н я. Где это вы будете играть?
Г у д о в и ч. Это я тебе потом скажу.
Б р о н я. Дайте слово, что вы не сделаете никакой глупости.
Г у д о в и ч. Глупости? Нет. Даю слово, что глупости не сделаю.
Б р о н я. Ну, смотрите же!
Г у д о в и ч. Поглядим, что у меня за репертуар.
Войдите!