М и г у ц к и й. Вы просто ослабели без питания. Вот получите аванс, немного подкормитесь.
Г у д о в и ч. От аванса я воздержусь. Я могу его не оправдать.
М и г у ц к и й. Будем считать, что это не последнее ваше слово. Подумайте, а потом мы встретимся.
Б р о н я. Здравствуйте!
Г у д о в и ч. Это племянница жены… и хозяйка.
Б р о н я. Мы с Анатолием Захаровичем знакомы.
Г у д о в и ч. Нет, ты еще не знакома, Бронечка. Это господин Мигуцкий, заведующий отделом искусств.
Б р о н я. А-а, понимаю.
Г у д о в и ч. Господин Мигуцкий так добр, что предлагает мне тридцать тысяч за оперу.
Б р о н я. За какую?
Г у д о в и ч. За «Счастливую долю».
Не вообрази чего-нибудь плохого: за счастливую долю под немцем. Подумай, какая куча денег!
Б р о н я. Но ведь вы же больны.
Г у д о в и ч
М и г у ц к и й. А в чем же дух этот будет держаться? Вы, Бронислава Адамовна, получше присматривайте за Павлом Андреевичем, тогда он скорей поправится. Зайдите ко мне, я вам записку дам на паек.
Г у д о в и ч. Не поможет. Ничто не поможет.
М и г у ц к и й. Ну, это мы посмотрим. Нечего заранее себя отпевать.
Г у д о в и ч
Б р о н я. Добирается до вашей совести.
Г у д о в и ч. Тридцать тысяч мне сует. Подавись он ими!
Б р о н я. Успокойтесь, Павел Андреевич.
Г у д о в и ч. Ведь я правильно сделал, что отказался?
Б р о н я. Совершенно правильно. Но на этом дело не кончится. Нужно быть осторожным.
Г у д о в и ч. Не жаль тридцати тысяч?
Б р о н я. Связаться с фашистами — значит погибнуть.
Г у д о в и ч. Молодец ты у меня. Дай-ка я тебя поцелую за это.
Б р о н я выходит. Гудович берет скрипку и продолжает прерванную работу — готовит репертуар на завтрашний день. В нем не улеглось еще негодование, и он с особенным нажимом, почти со злостью играет: «Чего ж мне не петь».
М у ж ч и н а. Это ведь Гудович.
Ж е н щ и н а. Он самый.
М у ж ч и н а. До чего довели человека, сволочи!
Ж е н щ и н а
Д е в о ч к а. Дядя, а «Осень» умеешь?
П е р в а я ж е н щ и н а. Песня какая грустная.
В т о р а я ж е н щ и н а. Как наша жизнь.
Подходят т р и н е м е ц к и х с о л д а т а. Люди расходятся и с опаской поглядывают издали. Солдаты с видом хозяев покуривают сигареты, самодовольно ухмыляются. Потом, как по команде, кидают окурки в шляпу и, хохоча, идут дальше. Гудович не обращает внимания на эту наглость, лицо его неподвижно, как и раньше.
П е р в а я ж е н щ и н а
М и г у ц к и й. Что это вы делаете, Павел Андреевич?
Г у д о в и ч. Хлеб зарабатываю.
М и г у ц к и й
Г у д о в и ч. Зато честно.
М и г у ц к и й. Опасный это хлеб.
Г у д о в и ч. Разве он кому-нибудь поперек горла?
М и г у ц к и й. Это демонстрация. Вы нарочно выставляете напоказ свои страдания: «Вот смотрите, мол, до чего меня довели!»
Г у д о в и ч. Я ничего страшного не делаю: играю людям песни. Если и это пугает кого-нибудь, значит, плохи их дела.
М и г у ц к и й. Вы играете с огнем. Бросьте эту опасную глупость. Пока вам протягивают руку помощи, примите ее. Это вам советует ваш истинный друг.