Древнерусское предхристианство

В колядном обряде отражалось кресильное таинство Купалы: этого требовало символическое подобие обоих новолетий. У сербов и хорватов сохранился обычай класть на всю ночь в огонь очага крест-накрест два полена, которые называли Бадняк и Баднячица. Наутро обновившееся пламя именовали Божичем. Русы выражали ликование при появлении первых проблесков новорожденного солнца и славили утонувшую в «новом огне» Коляду возгласами Овсень! Оусень! Усень! Авсень![376] Этот повторяемый на разные лады припев можно понять как приветствие начавшемуся «мировому рассвету». Праславянское *avsenь родственно с именем греческой богини Эос (Ἠώς «утренняя заря»), с латышским àust «рассвет» и литовским aúšti «рассветать». Слово овсéнь превращалось в овéснь, словно в ночь у колядного костра осень соединялась с весной.

Горящая Коляда вызывала в сознании образ пылающего Мирового древа, его крона, ветви и ствол будто сгорали в течение года. В Зимние святы жрецы сжигали на костре его последнюю часть. Однако перед рассветом из сгоревшей колоды, словно из корней, появлялся новый росток – луч возродившегося солнца. На смену мерцающей Коляде приходил сияющий Овсень-Овеснь, вестник весны. Сдвоенный припев «Ой, Авсень, ой, Коляда!» может говорить о связи в колядном таинстве света и огня, подобно тому, как они были связаны в купальском обряде.

Спустя столетия о древних обрядах зимнего новолетия напоминали строки святочной песни:

Стоят леса дремучие,
Во тех лесах огни горят,
Огни горят горючие.
Вокруг огней люди стоят,
Люди стоят, колядуют…

В Средние века колядование превратилось в молодёжную забаву, его первоначальная, глубокая образность едва проступала в отдельных песнях:

За реченькой, за быстрою,
Таусень!
Огни горят калиновые,
Калиновы, малиновы.
Промеж огней стоит скамья,
На той скамье лежат гусли,
Лежат гусли неналаженые.
А кому эти гусёлушки налаживати?
А налаживать гусёлушки Гордеюшке /…/.

Прилагательное калиновый происходит от древнерусского калить «разжигать, закалять», родственного с древнегреческим κήλεος «пылать». В том же смысловом ряду стоят слова калило «раскалённая железка» и каленка «банная печь-каменка», названия клёна, огненно-красных ягод калины и былинного Калинова моста, ведущего через огненную реку «на тот свет».[377] По представлениям древних русов, колядование начиналось на небесах, «за рекой», среди «калиновых огней» разгорающегося солнца, а «гусляром» был их первопредок-сварожич. Условное имя «Гордеюшка» напоминало о небесном певце, рдеющем в лучах зари и посылающем на землю дары небесного света (солнечного коня, золотые одеяния с венцами и лучи – «кленовы стрелы»):

Он и батюшке шлёт добрáконя
Он и матушке шлёт шубу на золоте,
Он и братцам-то шлёт туги́луки́
Туги́луки́́, кленовы стрелы,
Он и сéстрицам шлёт золоты венцы.[378]

Се́янье звёзд

Зимние таинства «хождения с плугом» и «засевания жита» некогда были наполнены всеохватным небесно-земным смыслом и лишь со временем превратились в земледельческие обряды плодородия. Начинало действо «кликанье плуга» и славильные молитвы его небесному прообразу – плывущему между звёзд Месяцу. Затем около колядного костра пропахивали по снегу широкую борозду и посыпали её зёрнами. Девушки «пололи снег», загадывая о женихе. В этих действах магия плодородия и зачатия сочеталась со вселенским действом – засеванием звёздами Млечного пути – небесной Роси. Обычай, по которому на Коляду «орали (пахали) на медведе», восходил к тем временам, когда его считали первым сварожичем – старшим собратом. В течение столетий обряд утерял начальный смысл и превратился в святочное «вождение козла» (заменившего опасного медведя) вокруг костра и по домам. На Коляду жрец «собирал» с небосвода и «подмешивал» зёрна-звёзды в обрядовую кашу. Её приготовление и поедание становилось священнодействием – приобщением людского рода к жизни бессмертных предков и сияющего звёздного мира.

В святочных песнях непременно поминались месяц-батюшка, солнце-матушка, дети-звёздочки. Каждая земная семья уподоблялась небесной: