Другая

Когда у меня завибрировал телефон, я стояла на кухне, позади зала столовой, и занималась подготовкой салатного буфета. В те дни, когда я работаю, салатный буфет поручается мне, и мне нравится иметь собственное задание. Раз я за него отвечаю, салаты должны получаться идеальными, исходя из предлагаемых обстоятельств, а они ужасно тоскливы. Свежие овощи присылают из расположенной внизу центральной кухни, каждое утро к нам поднимаются несколько полных тележек.

Там стоят большие тазы с тертой морковью, пекинской капустой, нарезанными огурцами и с по-зимнему бледными и жесткими кусочками помидоров. Маринованные и консервированные овощи, хранящиеся в больших банках в кладовке столовой, я выкладываю сама. Мне непонятно, как можно делать такой скучный салатный буфет, я пыталась объяснить, что никто вообще-то не любит консервированные овощи и что никто больше не ест пекинскую капусту – не могу припомнить, когда я в последний раз видела, чтобы пекинскую капусту подавали где-нибудь еще. Можно добавить немного свежих фруктов, говорила я, и, например, делать собственные дрессинги и маринады, но мои предложения явно никого не заинтересовали, меня это раздражает, хотя вместе с тем я думаю, что они, возможно, правы: что мне известно о салатах или о ведении столовой, я – всего лишь студентка, и в глазах кухонного персонала с таким же успехом могла бы быть инопланетянкой.

Смирившись с предлагаемыми обстоятельствами, я выкладываю маринованные овощи. Банки открывают гигантской открывалкой, привинченной к мойке, и по кухне распространяется запах уксуса. Я уже успела опорожнить банки с маринованными огурцами, черными оливками, консервированной морковью, цветной капустой, маринованным луком и свеклой, когда услышала, что мой телефон вибрирует о столешницу мойки. Пришло сообщение. Оно от Карла, он начал днем посылать мне эсэмэски. Чаще всего речь в них идет о сексе, о том, что он собирается со мной сделать. Я возбуждаюсь, едва увидев его имя на дисплее. «Думаю о тебе. Что ты делаешь?» – написано в эсэмэске. Я отвечаю, и через несколько секунд телефон снова вибрирует: «Ты можешь прийти сюда?» Я отвечаю, что мне надо работать, он присылает в ответ номер смотрового кабинета, отделения и этажа. «Скажи, что тебе нужно что-нибудь купить в аптеке, – пишет он. – Поторопись».

Сейчас всего десять часов, и спешки с салатами нет. Сив и Магдалена могут в любую минуту усесться за стол у окна с чашками кофе. Если я пропущу кофе, ничего страшного не произойдет. Я бросаю большие консервные банки в мусорный бак, засовываю телефон в карман блузы. На кухне Сив ставит завариваться свежий кофе.

– Пойду куплю кое-что в аптеке, – говорю я. – Скоро вернусь.

Она лишь кивает, смотрит раздраженно на старую кофеварку, у которой плохо работает термостат.

В коридоре пусто. Отделение, где меня ждет Карл, я отыскиваю быстро. Кабинет найти труднее, сначала я по ошибке попадаю в коридор, ведущий в маленькую комнату для персонала; стулья из березы, на стенах литографии. Почти все произведения искусства, которые я видела в больнице, некрасивые и удручающие, выполненные в конце 1980-х, а почти все литографии в кричащих тонах. В штате больницы есть женщина, в обязанности которой входит культурная деятельность, она организует экскурсии, где рассказывает о собрании произведений искусства. Меня интересует, нравится ли ей больничное искусство или она просто старается как можно лучше выполнять свою работу в предлагаемых обстоятельствах, как я с салатным буфетом.

Под конец я нахожу нужный смотровой кабинет. Перед дверью я испытываю смущение, мне кажется, что мой стук звучит в пустом коридоре жалобно. Карл открывает сразу же. Я улыбаюсь ему, но он в ответ не улыбается. На нем белый халат с бейджиком «Карл Мальмберг, главный врач», вид у него серьезный, он закрывает за мной дверь и нажимает на кнопку на стене, чтобы снаружи загорелась надпись «занято». В комнате резко пахнет дезинфицирующими средствами и чем-то еще: пластиком, резиной и сухостью от бумаги на стоящей в углу койке. На маленькой тележке стоят банки с длинными ватными тампонами, компрессами, пластырями; на расположенном вдоль стены письменном столе ничего нет, на стене висит календарь.

– Как дела? – спрашиваю я.

Он не отвечает. Занавески белые, с выцветшим абстрактным рисунком, на улице сегодня солнечно, в воздухе висит легкая дымка, день почти весенний. Из тех дней, когда щуришься на солнце и видишь, как парят в голубом небе чайки, слышишь их крики и сознаешь, что ты неподалеку от открытого водоема. Карл выдвигает из-за стола стул, садится. Кивком показывает мне сесть на койку, я усаживаюсь. Вокруг меня шуршит и мнется жесткая бумага. Карл откашливается.

– Как хорошо, что вы сумели прийти, – говорит он формальным тоном.

– Да, я не могу… – начинаю я, но он перебивает меня.

– Не могли бы вы расстегнуть.

– Что?

– Блузу. Не могли бы вы расстегнуть блузу.