Другая

Я расшнуровываю ботинки, сбрасываю их так, что один отлетает в стену.

– Просто я чувствую себя идиоткой, когда сижу в сексуальной одежде, а он пишет, что не сможет прийти. Ничто не заставляет меня чувствовать себя большей дурой.

Я прохожу за ней в гостиную, красную в полумраке, как кровь, все звуки становятся приглушенными из-за обилия толстых текстильных изделий. Словно находишься внутри тела, в матке. От этого я совершенно успокаиваюсь и чувствую себя защищенной. Алекс садится возле меня на диван и просит рассказать, поэтому я рассказываю. Говорю, как именно это ощущается. Какой жутко одинокой я себя чувствую, когда думаю, что встречусь с ним, а он не может, ведь у него всегда есть кто-то другой, а у меня вообще никого нет. Он всегда потом говорит, что тоже огорчается, когда у нас не получается увидеться, но это все равно не идет ни в какое сравнение, поскольку он всегда занят чем-то другим. Женой, семьей. У меня к глазам подступают слезы. Я вся целиком представляю собой подавляемый плач, я – плач, притаившийся и вызревавший с тех самых пор, как я впервые увидела Карла, с самой первой надежды на то, что с ним все может перемениться, что я смогу изменить свою жизнь. С первого раза, когда я почувствовала к нему нежность и подумала, что хочу, чтобы он стал моим. После нескольких полученных от Алекс бокалов вина плач приливной волной прокатывается у меня по телу, и я впервые выпускаю его наружу. До сих пор я не проронила из-за Карла ни единой слезы, поскольку с каждым разочарованием во мне что-то затвердевало, подобно болезни, от гордости и горечи образовывавшей вокруг моего сердца заградительный щит, а сейчас он дал трещину. Алекс обнимает меня и крепко держит, пока я плачу и, кажется, никогда не закончу. Я рыдаю до изнеможения, как, помнится, это бывало в детстве, правда, тогда по поводу банальных вещей, но с тем же ощущением опустошенности и безутешности, и под конец у меня не остается сил даже продолжать плакать. Алекс гладит меня по волосам, футболка у нее намокла от моих слез. Потом она гладит меня по щеке, бережно, и последние слезы капают у меня уже от тихой благодарности за ее доброту по отношению ко мне, за то, что, когда она обнимает меня, я чувствую себя защищенной. Алекс целует меня в щеку, губы у нее мягкие. Она облизывает их.

– Ты соленая, – тихо говорит она.

Ее лицо совсем близко к моему. Я улыбаюсь, больше от благодарности, чем от радости, ощущаю во всем теле усталость. Алекс снова целует меня в щеку, я закрываю глаза. От щеки недалеко до рта, губы Алекс осторожно подбираются к нему и кажутся еще мягче, когда я чувствую их у себя на губах, но только вначале, потом они становятся голодными, она прижимается ко мне, ведет ласкавшей мою щеку рукой вдоль шеи и вниз.

Просыпаюсь я уже утром, она лежит, глядя на меня. Я спала на ее руке, и, когда я переворачиваюсь, мое лицо оказывается возле ее шеи, оттуда приятно пахнет мягким запахом теплой кожи. Алекс улыбается мне, смахивает несколько волосков с моего лба.

– Я тут подумала, – говорит она тихим голосом, словно выдавая тайну, хотя услышать ее здесь никто не может, – и считаю, мы должны сосредоточиться на его жене.

Сначала я не понимаю, о чем она, потом соображаю, что о Карле. Он не имеет к этому отношения. К этой совершенно новой интимности. У меня впервые есть недоступная ему зона, собственная тайна, нечто только мое, в точности, как почти вся его жизнь принадлежит исключительно ему. Теперь существует некое равновесие.

– Что значит, сосредоточиться? – спрашиваю я.

Она слегка улыбается.

– Не знаю… но ты ведь часто говоришь, что в мыслях желаешь ей смерти.

Она начинает смеяться прежде, чем я успеваю что-нибудь сказать.

– Я не имею в виду, что мы должны ее убить. Я не сумасшедшая.

Она гладит меня по волосам.

– Мне надо только сообразить, как нам поступить. Мы могли бы просто рассказать ей, что он ей изменяет. Написать письмо. Даже если он будет это отрицать, она станет достаточно подозрительной, чтобы еще долго не доверять ему. Это подпортило бы их отношения. Правда, тогда тебе станет сложнее встречаться с ним, поскольку она будет не спускать с него глаз. Он лишится возможности приходить к тебе домой, едва ли сможет даже писать тебе эсэмэски. Она начнет проверять его телефон. Я хочу, чтобы она его бросила. Не ради тебя, ты же понимаешь.

Она смотрит на меня с выражением абсолютной искренности во взгляде. Я киваю. Дескать, понимаю.

– Мне наплевать на то, что произойдет потом, понимаешь?

Она впивается в меня взглядом.

– Мне наплевать, решит ли он действительно, что хочет быть с тобой, когда она его бросит. Мне даже наплевать, будет ли он с тобой счастлив. Я просто не хочу, чтобы он был счастлив с ней. Или с этими детишками. Я хочу, чтобы он лишился этой семьи.

Я киваю. Мне понятно.