Другая Элис

Рамблбрук знал, что не должен был так поступать. Он предал старого друга, чтобы получить эту исключительную историю. Пустив в ход лесть и ложь, нарушив обещание, что просто полистает, сделает копию, а затем вернет. Но, когда он завладел историей, что-то изменилось. Скорее, история завладела им.

Его мать всегда говорила, что зло порождает зло. Она не ошибалась.

Он читал об этом деле в газетах. А кто не читал? Это было повсюду. Убийства – всегда потрясение, но, когда их совершает некто немногим старше ребенка, преступление видится в совершенно новой плоскости. Особенно если убийства были тщательно задокументированы, даже спланированы в форме наводящих ужас историй. Зафиксирована каждая деталь, каждая ножевая рана, каждый раздавшийся крик. Писателям, размышлял Рамблбрук, часто советуют рассказывать о том, что они знают. Автор этой истории, безусловно, знал, о чем говорит.

И что же произошло, когда Рамблбрук услышал, что старый друг, который работает в учреждении для душевнобольных преступников, имеет доступ к этим историям? Ну разумеется, он лишился покоя. Необходимо было увидеть их. Необходимо. И когда друг дал согласие их показать, этого все равно было мало. Мятые страницы, замаранные преступными чернильными отпечатками… В них таилось нечто затягивающее. Злоба, выплеснутая на бумагу; испытываемый читателем ужас от того, что человек, вообразивший эти вещи, был способен их действительно совершить.

Рамблбрук вернул все истории, кроме одной. Той, незаконченной. Он не мог отдать ее назад. Это было слишком важно, слишком невероятно и отталкивающе. Он, как никто другой, знал, что музеи нуждаются и в жутком. Люди стекаются посмотреть на такое, соприкоснуться со страхом. Музеи бывают не только о «красивом», они бывают о правде. В этой истории правды хватало с избытком.

И никаким образом его было не заставить вернуть историю. Это стоило ему дружбы – невысокая цена за такой выигрыш. Но его не могли ни обвинить, ни вынудить признаться в том, что он сделал. Одно его слово, и бывшего друга привлекут к уголовной ответственности.

Рамблбрук позволил себе слегка улыбнуться. Нет, теперь история в полной сохранности.

Больше никому она не была нужна, и никто о ней не знал. Во всяком случае пока.

За исключением человека, которого Рамблбрук не брал в расчет. Человека, который должен был оставаться взаперти, изолированным от общества… но случилось иначе.

Это была сама писательница – единственный человек в мире, желавший получить свой рассказ сильнее, чем Рамблбрук.