Другая история. «Периферийная» советская наука о древности

В общем, это были те же надежды и примерно те же проблемы, что и у нового поколения юношей-выпускников, правда, с некоторой спецификой. Курсистки вовсе не были восторженными поклонницами любого эффектного преподавателя, но если они видели и чувствовали настоящего профессионала, то он завоевывал у них безоговорочный авторитет. Уже неоднократно упоминаемый в этой книге М. И. Ростовцев относился к числу таковых небожителей – к его занятиям готовились исступленно, строгость его на экзамене порождала легенды, а его европейская известность и педагогический дар вдохновляли тех, кто искренне интересовался древней и в особенности римской историей.

Социальную мобильность в Российской империи не стоит переоценивать, но то, что она заметно ускорилась с началом XX в., отрицать невозможно. Особенное значение этот факт приобретет, если мы обратимся не к статистике, а к отдельным примерам. Прадед Ростовцева был еще мещанином, а отец стал попечителем Оренбургского учебного округа и действительным тайным советником – на пару строчек выше в Табели о рангах, чем отцы Никольского, Богаевского или Ульянова-Ленина (и уж у него были ордена и Анны, и Станислава, и Владимира, и даже орден Белого Орла).

Отец Марии Ефимовны Сергеенко, родившейся 9 декабря 1891 г. в городе Новозыбкове (ныне – Брянская область)[307], был мелким служащим, вышедшим из крестьян. Росла девочка в Чернигове, город был тихим, провинциальным, едва достигшим населения в тридцать тысяч, почти целиком деревянным. У матери было небольшое поместье, и семья изредка наезжала туда, в основном проживая в городе[308].

Вот отсюда в 1910 г. она отправится в Петербург, на Бестужевские курсы. А мотив раскрыла она сама: это была мечта, вызванная желанием вырваться из уютной, но скучной жизни, в том числе поддержанная тем влечением к лучшему, которое психологически отличает талантливого человека из захолустья. Сергеенко в одном из своих небольших воспоминаний написала об этом лучше:

Невидные чиновники на скудном жалованье; торговцы, в чьих приходно-расходных книгах никогда не бывало четырехзначных чисел и редко трехзначные; хозяева маленьких мастерских, жадные на работу и скупые на отдых; бедные сельские учителя из медвежьих углов – все готовы были отказывать себе во всем, лишь бы вывести дочерей «на дорогу». Для большинства этих людей городское четырехклассное училище было сладкой недостижимой мечтой; слова «высшее образование» звучали в их ушах небесной музыкой, от звуков которой раскрывались все запоры и рассыпались прахом все заставы[309].

Раннее увлечение марксизмом и даже писание прокламаций также отметили годы отрочества в Чернигове, но провинциальность местной жизни спасла Сергеенко от лобового столкновения с карательной функцией государства, и оппозиционность скорее выветрилась из нее, чем оставила хоть какой-то серьезный след. Поэтому она ехала в Петербург для образования, не для борьбы.

Абсолютным нравственным авторитетом для курсисток был И. М. Гревс, роль которого как источника интеллектуального единения петербургской исторической молодежи сложно переоценить[310]. Но Сергеенко увлекла не медиевистика, а древность. Сначала это были занятия, которые вели Протасова и София Венедиктовна Меликова (1885–1942), еще одна талантливая выпускница курсов, которая впервые начала преподавать на них как раз курсу Сергеенко. В будущем эти бестужевки станут одними из лучших подруг Сергеенко. Их курсы были важны принципиально – «в средней школе латынь, а тем более греческий, как правило, не преподавались»[311], между тем интересовавшимся Античностью без этих языков дальше продвинуться было невозможно.