Другая история. «Периферийная» советская наука о древности

Определенную роль в поддержании ощущения монолитного единства советской науки о древности играли вводные и заключительные пассажи к частям, на которые разбивались тома: в первом томе было четыре части, включавшие 29 глав (всего частей было пять, первая описывала первобытно-общинный строй), во втором томе – пять частей и 27 глав. Если в первом томе каждая часть, посвященная истории классовых обществ, предварялась разделом «Общие черты периода», то во втором томе дело свелось к набранному курсивом в конце разделов краткому конспекту изложенного выше. Вводные разделы к частям первого тома писали И. М. Дьяконов совместно с Г. Ф. Ильиным, и здесь уже видно стремление Дьяконова обосновать возможность всеобъемлющей внутренней периодизации древней истории. Во втором томе этого желания уже не наблюдается – поскольку в нем излагаются расцвет и упадок рабовладения, то авторы глав исходят из абсолютной доказанности этих характеристик. Таким образом, если в первом томе используются довольно мощные стяжки (страниц по десять), чтобы скрепить блоки разнородного материала от Египта до Китая, то во втором томе пассажи с выводами на две страницы играют скорее декоративную роль.

Другим способом показать единство как исторического процесса, так и советской науки, его изучающей, было стремление избегать конфронтации. По ряду глав это было легко сделать, поскольку многие страны и народы древности еще не были специально исследованы советскими историками и написание обзора по ним не вызывало риска возникновения жаркого спора. Но оставались темы, которые, как мог узнать читатель из первой части этой книги, служили полем столкновения разных взглядов.

Здесь пришлось приложить ряд усилий.

Иногда с задачей справлялся сам автор: так, в главах по Древнему Китаю проблемой было то, что разные китайские историки-марксисты именно в это время по-разному оценивали время гибели рабовладельческого и рождения феодального строя[463]. Поэтому, когда речь шла об оценке реформ Шан Яна, о развитии рабовладения в эпоху Хань или о проблеме смены формаций в связи с концом династии Хань, Т. В. Степугина (1923–2016) просто излагала разные точки зрения, но в конце соответствующего пассажа речь шла всегда о «правильной» позиции, и дальнейшее изложение исходило именно из этого подхода (II, 470–471, 499–500, 524–525)[464].

Более серьезной проблемой оказалась история Месопотамии, где расходились позиции уже советских авторов, и здесь в главах, написанных в основном В. В. Струве, были обильно использованы примечания, в которых кратко излагалась и другая точка зрения на общественные отношения в раннем Шумере (I, 202, прим. 1)[465], на трактовку событий в Лагаше времени переворота Урукагины (I, 207, прим. 1), на понимание термина «гуруш» применительно к периоду III династии Ура (I, 217, прим. 1), на понимание термина «мушкену» (I, 296, прим. 1). Примечания были даны редакцией, и в них сообщалась точка зрения Тюменева (и отчасти Дьяконова), при этом, что симптоматично, не учитывались позиции Н. М. Никольского, работы которого, хоть и были приведены в рекомендуемой литературе к тому, на содержании основного текста никак не отразились.

В главах по Египту, написанных Ю. Я. Перепёлкиным, редколлегия «сочла нужным внести дополнение в части общих выводов и некоторых частных характеристик» (I, 14). К сожалению, определить, какие именно дополнения были внесены, точно нельзя.

Поэтому текст работы сохранил в себе следы противоречий между общими тезисами и собранными фактами. Обобщающие тезисы гласили, что с помощью медных орудий «значительно улучшилось изготовление деревянных изделий», «медная мотыга с деревянной рукоятью, лопата и другие орудия позволяли создавать оросительные каналы» (I, 135)[466], а в описании древнейшего Египта Перепёлкин сообщал, что простой мотыги и корзины для переноски земли было вполне достаточно, а иногда работали и вовсе «голыми руками и мотыгой» (I, 149). Точно так же общая теория гласила, что объединение великих речных долин под деспотической властью было вызвано необходимостью устройства общей ирригационной сети, а Перепёлкин отмечал, что различия между системой орошения в Раннем и Древнем царстве «при современном уровне наших знаний пока еще определить невозможно», как, кстати, и обнаружить «особые усовершенствования в сельскохозяйственных орудиях» (I, 161)[467].

Также в монументальном труде очень хорошо заметна тенденция к педалированию рабовладения, хотя, конечно, она уже более умеренная, чем в случае с предыдущим периодом. В целом авторы избегали сомнительных фактов или выкладок вроде откровенного завышения численности рабов в классических Афинах, которая была свойственна историографии второй половины XIX в., зато (всегда ли сознательно?) манипулировали фактами и обильно пользовались тем, что я назову предвзятыми предположениями.