Другая история. «Периферийная» советская наука о древности

Манипулирование фактами чаще всего заключалось в том, что развитие рабовладения показывалось на известных данных источников, которые, концентрируясь в одном разделе, должны были создать у читателя впечатление о широком распространении рабства в том или ином древнем обществе. Например, сведения о пожаловании фараоном Нового царства большого количества рабов отличившемуся воину подавались как пример скорее типичный, чем исключительный. Эти примеры были даны ярче и подробнее, чем более краткие упоминания о том, что труд зависимых крестьян по-прежнему составлял основу египетской экономики (I, 332–335)[468]. Искусственная концентрация подобранных примеров – классический прием, свойственный далеко не только советской историографии и далеко не только в вопросах доказательства рабовладения, но вопрос всегда в том, какие выводы делаются по результатам его использования.

Предвзятые предположения заключаются в том, что из всех возможных вариантов обсуждается только один, и хотя прямой ответ дается не всегда, но читателю предлагается, как сказали бы тогда, «правильная установка»:

Вельможа погребен по-царски. Как царь, он окружен и по смерти своими людьми. С ним похоронены и его пернатые и четвероногие любимцы. Его люди – возможно, его рабы – были похоронены не лучше, а то и хуже птиц и собак (I, 153);

Гудеа смог развить крупное строительство, для которого он, по его утверждению, привлекал одних мужчин, возможно – рабов (I, 214);

Хеттское государство продолжало слабеть. Как кажется, оно вело непосильную борьбу с восстаниями народных масс и рабов, восстаниями, порожденными хозяйничаньем рабовладельческой знати (I, 380);

Вместе с умершими знатными людьми хоронились их слуги, вероятно, рабы (I, 443)[469];

Киммерийцы прорвались на урартскую территорию… В своем натиске на Урарту они, вероятно, объединились со стремившимися к освобождению окраинными племенами, а может быть, и с рабами (I, 522).

Иногда заявлялось, что данные не позволяют окончательно определить характер социально-экономических отношений, как в случае с древней цивилизацией Хараппы, но по аналогии с Двуречьем и Египтом все равно следовал вывод о раннем рабовладельческом строе (I, 434). Авторам не было точно известно, как обрабатывались земли парфянской знати, однако они утверждали: «есть основания полагать, что в таких имениях эксплуатировался труд рабов» (II, 433). То же касалось и кушанских завоеваний: «Постоянные войны давали, вероятно, большое количество рабов» (II, 671).

Близкий к указанному прием – домысливание исторических фактов исходя из общих представлений об историческом процессе. Раз государство есть орудие власти эксплуататорских классов, то его политическая надстройка неизбежно служит этим интересам. Поэтому завоеватель типа Шамшиадада I – всего лишь выразитель интересов знати… в том числе той, которую покорил его отец:

Выполняя задачи, которые, как было сказано, поставила в то время верхушка ашшурских рабовладельцев, Шамшиадад стремился к установлению в Ашшуре своей единоличной власти и к созданию деспотической монархии… (I, 314).

Там, где прямых примеров о рабском труде оказывалось недостаточно, а предположения звучали слабо, использовался еще один довод (который впоследствии станет практически базовым в позднесоветской характеристике рабовладельческой формации): важно не столько количество рабов и их доля в экономическом производстве, сколько то, что тенденция отношения к работнику как к рабу распространялась и на остальные категории зависимых работников (II, 549 сл.)[470]. Поэтому восстания крестьян можно было трактовать и как антирабовладельческие: «Народные массы, не вынося гнета рабовладельцев, неоднократно восставали против них» (I, 617)[471].