Другая история. «Периферийная» советская наука о древности

Впрочем, по сравнению с грубой прямолинейностью проведения причинно-следственных связей, которая наблюдалась в предшествующий период, роль рабовладения все-таки демонстрировалась не столь навязчиво. Современного читателя, возможно, позабавит объяснение победы греков над персами двумя тезисами: тем, что греки боролись за свободу, и тем, что Персидская держава тормозила «нормальное развитие» производительных сил покоренных ею народов (II, 40), но все-таки первый фактор назван основным, а второй, если не обращать внимание на формулировку, сообщает, что растущее богатство греческих полисов позволило им потягаться с персами в военной экономике. Иногда описание причин тех или иных событий, особенно неплохо изученных, как в античной истории, давалось безо всяких отсылок к развитию рабовладельческой формации: например, причины поражения Афин в Пелопоннесской войне или победы Рима над Пирром (II, 64, 285). Но, конечно, тезис об определяющей роли классовой борьбы рабов и рабовладельцев совсем не был минимизирован:

Сопротивление рабов носило в это время еще по преимуществу пассивный характер и протекало в скрытых формах, но именно оно нередко склоняло чашу весов во внутренней и внешней борьбе на ту или иную сторону, показывая, какая грозная, открыто враждебная рабовладельческому строю сила нарастает постепенно в его недрах (II, 185)[472].

На внутреннюю противоречивость внешне целостного нарратива работали и следы предшествующего этапа, которые уже не были нужны в 1950‐е гг., но оказалось, что их не так просто было убрать из текста. Например, остались следы «разжалованных» (совсем недавно еще необходимых) цитат из Сталина – они превратились в слегка переформулированные фразы, уже без ссылки на источник: «В самом низу общественной лестницы находились рабы. Они были бесправными, их в любую минуту, по прихоти господина, могли убить, продать, как скотину» (I, 608)[473]; «Империя Кира представляла собой мало связанный конгломерат народностей и племен…» (II, 26, схожее – 223)[474].

В главах, написанных Струве, оставались некоторые положения начала 1930‐х гг., времени, когда он только формулировал свою концепцию, и теперь они звучали достаточно архаично: как мысль о том, что на землекопных работах «все больше использовался труд рабов» (I, 195). Доказать это за двадцать лет Струве так и не смог, и если в 1930‐е гг. этот тезис был призван обосновать специфику азиатской общины в по преимуществу таких же голословных теоретических дискуссиях, то сейчас в нем уже не было нужды, а мягкая форма его подачи лишала высказывание какого-либо значения: в самом деле, не имея никакой статистики или конкретных примеров, позволяющих сопоставить долю труда свободных и зависимых категорий, рассуждать о том, использовался ли труд рабов «все больше» конкретно на землекопных работах, бесполезно.

След уже давно отгоревшего спора можно увидеть и в главе о древнейших государствах Греции, в которой приводятся аргументы в пользу того, что у минойцев было государство, – в общем и целом похожие на те, что выдвигал В. С. Сергеев, особенно итоговое заключение: «При существовавшем в то время уровне развития производительных сил критское общество не могло быть никаким иным, кроме как рабовладельческим» (I, 408–409).

Слишком смелые идеи Дмитрева о сотрудничестве угнетенных масс и варваров, напротив, были почти полностью проигнорированы, если не считать кратких упоминаний о положении дел в Дакии и неспокойном регионе Буколии (II, 654, 657). Ближе к позициям Дмитрева была трактовка варварских вторжений, данная в начале третьего тома (III, 73–79)[475].

В то же время редакция очень серьезно вмешалась в тексты по эллинизму, которые создал К. К. Зельин, в итоге убрав из них всю дискуссионную составляющую. Решение вопроса о содержании понятия «эллинизм» было, по сути, обойдено. И хотя эллинизм был подан содержательно именно как локальный феномен, но самого этого определения дано не было. С другой стороны, этапом в развитии рабовладельческого общества эллинизм тоже не был назван, его статус был сведен к сложному и противоречивому явлению, которое «дало новый толчок экономическому развитию Восточного Средиземноморья» (II, 234). В деталях, впрочем, позиция Рановича скорее проиграла: фактически было признано, что лаой были прикреплены к земле и передавались вместе с ней (II, 251)[476].