Другая история. «Периферийная» советская наука о древности

Вообще роль празднования в 1970 г. столетия Ленина (и закрытого величием основателя советского государства 150-летия Энгельса) нельзя недооценивать, если вести речь о резком возрастании инъекций официоза в тело науки[572]. Вот как подается отныне информация о прениях: «Эти доклады были доложены участникам XII международного конгресса историков и в ходе оживленной дискуссии получили признание»[573]. Содержание дискуссии или хотя бы фамилии выступавших не указаны… Я уже упоминал о том докладе Утченко и Дьяконова на XIII Всемирном конгрессе историков в Москве, который можно считать одновременно и последней попыткой обновления теории, и первой попыткой зафиксировать ее отныне в неизменном виде[574]. Что же сказано об этом докладе в отчете? «Обобщающий доклад С. Л. Утченко и И. М. Дьяконова, в котором во многом были уточнены классовая структура древнего общества, роль и значение сословной иерархии и другие вопросы, вызвал оживленную дискуссию и получил признание»[575]. Слова отныне не раскрывают суть происходящего, а скрывают ее.

Кроме того, я нахожу возможным сказать также об инерции предшествующего периода, поскольку, в отличие от тех же 1930‐х гг., в дискуссиях не было поставлено жирной точки. Они значительно ослабли, ведущие журналы перестали уделять им специальные разделы, а хор консерваторов стал намного стройнее и громче, но тем не менее сама возможность высказывать разные трактовки общественного строя древних цивилизаций сохранилась. Продолжаются и исследования в намеченных ранее областях – выходят работы по истории рабства, остается предметом обсуждения вопрос о переходе от Античности к Средним векам, проходит и новая дискуссия о полисе. Другое дело, что эффект от этих научный акций уже снижался – как потому, что они не содержали новых идей (дискуссия о кризисе полиса фактически свелась к уточнению понимания отдельных вопросов, а самые сложные из них, вроде вопроса об эллинистическом полисе, были «заморожены»[576]), так и потому, что социально-экономическая история как таковая начинает вызывать отторжение у нового поколения, пришедшего в университеты.

Уже в конце 1960‐х гг. часть книг серии по исследованию рабства представляла собой сборники, в которых проблемный подход вытеснялся обзором данных[577], такой же была и часть последующих книг[578]. Характерны выводы из раздела, написанного А. И. Павловской, по исследованию рабства в Римском Египте: сравнительно малая доля рабовладельцев в известных нам случаях фрагментарной статистики хозяйств не может трактоваться как знак того, что их доля в экономике была такой же (эта очевидная мысль подается с подробной цитатой из Ленина), а этот последний вопрос требует «более обстоятельного монографического исследования»[579]. Это, по сути, уход от ответов, ради которых и была задумана серия. Но даже если ответы давались, это не решало проблемы. Совместная монография Штаерман и Трофимовой о рабовладении в ранней Римской империи не была сборником очерков отдельных авторов, в ней есть поставленная проблема и очень весомое заключение, которое трактует именно общие вопросы развития и упадка рабовладельческого способа производства[580], но при этом ее выводы выражают, может быть более ответственно и осторожно, те же самые мысли, что Штаерман развивала с середины 1950‐х гг. И что немаловажно, внутри самой советской науки это уже не было дискуссионным вопросом, и подробная формулировка не убеждала противников в споре, а служила лишь уточнением уже известного мнения.

На внимательного читателя, который обращается к работе не как к учебнику, а как к источнику нового знания, это должно было производить приблизительно то же впечатление, которое создает великий актер, когда начинает воспроизводить на сцене собственные фирменные приемы: он сам еще не успел заметить, что исчерпался, но публика уже чувствует скуку.

Еще одной составляющей инерционного движения было самоосмысление советской историографии древности, причем, что важно, оно было даже более активным в провинции, где это был один из способов приблизиться к изучению древности, не всегда имея достаточно источников и литературы. Правда, и здесь вставала проблема доступности ранних советских работ и порожденная этим необходимость цитировать из вторых рук даже те важные моменты, которые всегда лучше проверять самому.