Другая история. «Периферийная» советская наука о древности

В Ворошиловграде (Луганске) историографией занимался Михаил Маркович Слонимский (1917–1977), в Перми – Валентина Дмитриевна Неронова (1922–1997), в Алма-Ате – Клавдия Павловна Коржева (1914 – после 2004). Не всегда они начинали свой научный путь с древней истории – Неронова защищала кандидатскую по средневековой Чехии[581], Коржева – по революционной деятельности В. Куйбышева в Северном Казахстане[582], но в своих работах по историографии в целом поддерживали распространенную тогда схему: прогресс советской науки был обусловлен ее марксистско-ленинской методологией[583], которая существовала изначально (до революции) в завершенном виде, а специфическое время 1920–1930‐х гг. объясняется неполным постижением этой методологии, которое породило некоторые заблуждения и неаккуратные формулировки; после прохождения этого раннего этапа советская наука очистилась от влияния буржуазных концепций и собственных ошибок и развивается поступательно, творчески уточняя марксистские представления о древности в ходе оживленных дискуссий.

В этой схеме одна из главных подмен заключалась даже не в том, что о роли Сталина и вообще политической ситуации в учреждении «канонической» версии марксизма сообщалось скороговоркой и роль эта сводилась к произнесению слов о «революции рабов», а в том, что 1920‐е и 1930‐е гг. рассматривались как единый период становления науки, поисков, проб и ошибок[584] и эти отдельные ошибки в наименьшей мере были вызваны политическими факторами[585]. Вредило делу и стремление привести любое описание к счастливому финалу. Выводы в статье могли приобретать нотки коллективистического панегирика:

Советские историки высоко оценивают блестящий организаторский талант Спартака, его преданность делу освобождения рабов, исключительное мужество, умение объединить разноплеменные элементы, гуманность и широту ума. … Однако советские историки не преувеличивают значение восстания Спартака в изменении экономики рабовладельческого Рима. … Не переоценивая роль восстания Спартака в подрыве рабовладельческого способа производства, в крушении римского рабовладельческого базиса, советские историки, однако, отмечают его значительное влияние на общественно-политическую и идеологическую жизнь Рима I в. до н. э.[586]

Думаю, несложно заметить, насколько язык статьи напоминает язык академических отчетов тех же лет.

Тем самым пафос видения истории собственной науки рисовал по видимости оптимистический и в перспективе беспроблемный образ развития, что – полагаю, против воли авторов – делало такого рода повествования скорее разочаровывающими, чем жизнеутверждающими. Так, показывая всю сложность вопросов, с которыми столкнулись советские историки, стараясь классифицировать формы зависимости в древних обществах, и будучи вынуждена признать, что проблема еще не решена, В. Д. Неронова призывала не отказываться от «ленинской терминологии», различающей класс рабов и сословие рабов. И хотя вся статья показывала, что наличие этого разделения явно не помогло советской науке согласовать такой вариант теории с известными ей фактами, автор заключала, что решить вопрос «можно путем применения единых критериев классового анализа»[587].

Очевидно, что из описанного нельзя сделать вывод о катастрофическом состоянии дел в мейнстриме советских исследований древности. Даже движение по инерции не означает остановки. Но потеря движущего импульса, который был в предшествующем периоде, и отсутствие нового мотора свидетельствовали о серьезных внутренних проблемах советской исторической науки.

ГЛАВА 2 УЧЕНИКИ ПОБЕДИТЕЛЕЙ