Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

Специфика однополых отношений и подход к ним в Советской России второй половины XX века во многом обязаны ГУЛАГу и клинике – двум аренам, на которых «педерастия» и «женский гомосексуализм» как проявлялись, так и сдерживались. С 1934 года по середину 1950-х годов НКВД и органы госбезопасности, пришедшие им на смену, управляли системой ГУЛАГа – архипелага лагерей, колоний, тюрем и «трудовых поселений», находившихся на самых тяжелых для жизни территориях Советского Союза. Осужденные как традиционной юридической системой, так и особыми трибуналами НКВД поступали в систему ГУЛАГа, а те, у кого срок наказания был от трех лет и выше, направлялись в исправительно-трудовые лагеря. К концу 1930-х годов почти три миллиона осужденных находились в местах заключения, подчинявшихся ГУЛАГу, большинство из которых функционировало как предприятия на самообеспечении, существующие за счет принудительного труда[910]. Волны новых осужденных, военнопленных и населения аннексированных стран Балтии изменили социальную структуру лагерей ГУЛАГа. Вторая мировая война влила в эту систему очередную порцию советских граждан, поскольку военнопленные считались предателями и после возвращения на родину им выносились суровые приговоры. К моменту смерти И. В. Сталина в 1953 году население ГУЛАГа насчитывало примерно 2,47 миллиона человек[911]. После 1953 года в стране началась десталинизация, была провозглашена «социалистическая законность» и сменившие Сталина руководители страны попытались ограничить власть органов госбезопасности. ГУЛАГ был изъят из ведения НКВД, и в конечном счете экономическая империя, построенная на труде осужденных, была разрушена. В середине и в конце 1950-х годов множество советских граждан было реабилитировано и амнистировано, что имело важные, но так и не осмысленные до конца последствия. Мужчины, осужденные по обвинению в мужеложстве, считались обычными преступниками и амнистированы не были. Также, по-видимому, не предпринималось попыток отменить или реформировать закон против мужеложства.

Данный эпилог содержит обзор исторического наследия сталинской политики, направленной против однополой любви. Он не претендует на то, чтобы быть исчерпывающим, – скорее, он выстраивает связи между современностью и прошлым, о котором рассказано в этой книге. Я надеюсь, что эти предположения и сопоставления вдохновят на дальнейшее изучение истории российского сексуально-гендерного диссидентства. Свидетельства по этому вопросу, относящиеся ко второй половине XX века и доступные нам, предоставляют простор для чрезвычайно интересных и в то же время весьма непростых методологических и логических упражнений для исследователей, которые бы пожелали заняться ими[912]. В данной главе я обращаюсь к архивным и печатным материалам, чтобы рассмотреть три темы. Первая – это рассуждение о тюремных культурах мужских и женских однополых отношений и разговор о том, как на них сказались рост и расширение системы ГУЛАГа. Знание об этом опыте, очевидно, оказало значительное влияние на появление после 1953 года различных подходов к регулированию мужской и женской гомосексуальности. Таким образом, вторая тема – это исследование влияния десталинизации на регулирование сексуальности. И, наконец, эпилог очерчивает значительные преобразования в позднесоветском обществе, где появились силы, бросившие вызов послесталинской (и неосталинской) морали, исходившей от милиции, правительства и психиатрии.

«Такая любовь в тюрьме»

Сексуальная культура ГУЛАГа, внесшая огромный вклад в восприятие однополого влечения в позднесоветский период, выросла из уже существовавшей тюремной культуры. В первые три десятилетия XX века российские специалисты по уголовным преступлениям, равно как и их европейские коллеги, отмечали и осуждали однополые эротические практики в местах заключения. После 1930 года официальные лица хранили на сей счет молчание, и эта тема не обсуждалась до тех пор, пока мемуаристы не подняли этот вопрос уже после 1953 года, в результате чего очень мало источников относятся к 1930–1940-м годам[913]. В царских и раннесоветских тюрьмах анальные изнасилования и другие половые унижения играли важную и горестную роль в мужской тюремной субкультуре – более жесткой версии традиционной русской маскулинной культуры взаимных эротических практик.

Данные о сексуальной культуре мужских тюрем, кажется, носят достаточно регулярный характер начиная с конца XIX века и до наших дней. Между тем, уместно предположить, что разрастание системы ГУЛАГа с конца 1920-х годов усилило самые отвратительные черты этой субкультуры[914]. Женские тюрьмы и возникшие позднее лагеря ГУЛАГа отражали некоторые критические гендерные различия в своих иерархиях и практиках. Исследование обеих тюремных культур позволяет проследить, как позднесоветские взгляды на однополое влечение выросли из широко распространенного мнения о криминальности в местах заключения.