Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

Решительное обновление «социалистической законности» никоим образом не коснулось закона о мужеложстве 1934 года. В этот период во всех республиках были приняты новые уголовные кодексы, основанные на утвержденных в 1958 году пересмотренных «Основах уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик». Законодательная комиссия Совета министров СССР проработала тысячи нормативных актов сталинской эпохи, чтобы определить, какие следует оставить в силе. В 1955 году были декриминализованы аборты. В 1960 году был утвержден новый Уголовный кодекс РСФСР[953]. В этом кодексе сроки наказаний были в целом сокращены. Статью о мужеложстве этот кодекс затронул тем, что из нее были изъяты низшие пределы наказания. Коррекции их верхних границ не последовало[954]. Сохранение статьи о мужеложстве объяснялось не изменившимся представлением о том, что по крайней мере мужская гомосексуальность представляет собой одну из форм морального разложения, которое необходимо подавлять и изгонять из общества. Такое постоянство касательно этого вопроса характеризовало в послевоенную эпоху не только Советский Союз[955]. Тем не менее в СССР, вероятно, сыграли свою роль специфические условия, поддержавшие продолжение преследования мужчин-гомосексуалов.

Если судить по мемуарной литературе о ГУЛАГе, кажется вероятным, что для многих заключенных этих лагерей, которые рефлексировали на тему этого опыта, однополая сексуальность была связана с чувством отвращения, смущения и отторжения. Это касается в первую очередь мужских лагерей, где взаимная сексуальность была частью системы власти, основанной на жестокости и известной каждому. Тюремщики и органы надзора за лагерями были прекрасно осведомлены о роли «педерастии» внутри субкультуры вверенных им заведений. Случалось, что администрации этим цинично манипулировали[956]. И заключенные, и администрация – большинство людей, вовлеченных в систему ГУЛАГа[957], – знали о сексуальной иерархии, приспосабливались к ней или по крайней мере выживали, вписавшись в нее. Ее жертвы были разобщены и не могли противостоять жестокости, благодаря которой держали в узде «пассивного педераста». Меж тем находились и такие, кто мог оправдать «активного педераста». Не зря в начале века некоторые психиатры объясняли поведение такого человека потребностью справлять «естественные» надобности в «искусственных» или «неестественных» условиях. Понятие «активный педераст», таким образом, можно было интерпретировать по-разному: либо это извращенный продукт криминальной среды, в которой он находился, либо очередная жертва сталинского ГУЛАГа. Следуя этой логике, «активный педераст» мог ожидать (как того же от него ожидали и окружающие), что сразу же после освобождения он вернется к гетеросексуальным отношениям. Представляется сомнительным, что, обретя свободу, бывший узник сможет вот так легко перестроиться. Решение, принятое осознанно или нет, о сохранении сталинского запрета на мужеложство в десталинизированном Уголовном кодексе, вероятно, родилось из страха привнесения в общество «психического заражения» возвратившимися после жестокой лагерной жизни людьми и лишь еще большего распространения «извращений», которыми изобиловала жизнь в ГУЛАГе[958].