Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

Подход Гернета к «психологии половой жизни в тюрьме» был больше основан на интересе к рассказу, нежели на вопросно-ответном методе. Одно из использованных им писем написано некой заключенной, которой докучала мужеподобная женщина (таких на тюремном жаргоне называют «ковырялки») – такая трибада, принимавшая на себя роль мужчины в «противоестественных отношениях» с сокамерницами. Гернет писал:

По словам нашей корреспондентки, эти женщины «имеют все выходки мужчин, и ходят, и причесываются, как мужчины, и курят, и носят рубашки-косоворотки, подпоясанные шнурком». Ухаживание начиналось с записок, с уверений в безумной любви и просьб никому не принадлежать. В записках она [мужеподобная подруга корреспондентки] писала, что «целует ее маленький ротик и глаза и хочет всю расцеловать». Корреспондентка, о которой тюремная администрация говорила нам, что ее товарка совратила ее, писала нам: «Она мне нравилась, она ко мне приходила в одиночку, но здороваться с ней я боялась: она была прямо какая-то сумасшедшая и сильная, схватит меня – и на кровать, и начинает целовать груди, ноги, руки и так неожиданно, что я не в силах ничего сказать»[940].

Свидетельство, воспроизведенное Гернетом, представляет собой один из первых портретов «маскулинизированной гомосексуалистки», отбывающей наказание в тюрьме, и дополняет самые ранние документальные ссылки на тюремное жаргонное слово «ковырялка». В мемуарах узников ГУЛАГа, а также в анкетах женщин, отбывавших срок при Брежневе, это слово обозначало скорее «пассивного» полового партнера «маскулинизированной» арестантки, а не саму «активную» женщину[941]. Заключенные в тюрьмы «гомосексуалистки», маскулинизированные либо во время отсидки, либо в силу глубинных свойств натуры, также встречаются в работах ученых, представляющих другие научные дисциплины[942].

В 1930-е годы советские ученые хранили молчание относительно однополых отношений между женщинами, находившимися в местах заключения, и не обращались к этому вопросу вплоть до возрождения сексологии в 1960-х годах[943]. Литература о жизни женщин в системе лагерей ГУЛАГа предлагает некоторые интересные, пусть и выборочные, характеристики однополых отношений, завязывавшихся в пенитенциарных учреждениях. Из этих текстов так же видно, как образованные жертвы ГУЛАГа конструировали свой опыт в мемуарах, чтобы со всей наглядностью продемонстрировать разительные отличия между собой и теми, кто, по всей видимости, был осужден за «дело». В этой литературе просматривается тенденция давать весьма негативную оценку взаимным женским половым отношениям. «Лесбийскую любовь» часто приписывали тем женщинам, которые были осуждены по криминальным статьям, то есть тем, кого посадили не по сфабрикованным обвинениям в «контрреволюции» или «антисоветской агитации», а тем, кто отбывал наказание за реальные преступления, такие как кража или убийство. Лесбиянка из ГУЛАГа, таким образом, представлялась как опасный элемент, поджидавший невинных (гетеросексуальных) женщин, попадавших в лагерную систему. Вот как писала об этом немецкая коммунистка Элинор Липпер, одиннадцать лет отсидевшая в ГУЛАГе: «Большинство женщин-заключенных даже не слышали о существовании сексуальных отношений между женщинами. Они узнавали об этом, впервые очутившись в местах заключения, ибо это было относительно частым явлением среди женщин-преступниц»[944].

В конце 1930-х годов русская мемуаристка Олицкая описала тип заключенного в лагере на Колыме, который называли просто «оно». Эти заключенные стриглись коротко, на мужской фасон, и брали себе в «любовницы» заключенных, которые выглядели более женственно. «Парочками, обнявшись, ходили они по лагерю, бравируя своей любовью. Начальство, как и огромное большинство зэков, ненавидели „оно“. Лагерницы боязливо сторонились их»[945].