Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

Штесс опубликовал фотографии этой женщины «до лечения» в ее маскулинной одежде, затем – обнаженной (для демонстрации типично женской, а не гермафродитичной «конституции») и наконец – «после лечения», исправно носящей юбку (ил. 10–12). Женщину передали тем родственникам, у которых не было причин вновь побудить ее вернуться к зарабатыванию денег как мужчина. Попытку пациентки исполнять маскулинную гендерную роль врач рассматривал как внешнее проявление ее «гомосексуализма», в основе которого лежали, по словам врача, «внутренние конфликты с окружающей средой». Тот факт, что на протяжении четырех лет эта «гомосексуалистка» успешно с этими конфликтами справлялась, Штесс оценивал как патологию.

Александр Павлович не была единственным, исключительным примером «гомосексуалистки», на протяжении длительного времени игравшей роль маскулинной социальной личности. Ее интерес к бурлящему рыночному миру НЭПа был похож на интерес, который многие женщины, жившие как мужчины, испытывали к солдатской службе[290]. Наиболее широко известен случай женщины-солдата, «гомосексуалистки» (и «трансвеститки»), описанный психиатром А. О. Эдельштейном в 1927 году[291]. Евгения Федоровна М. стала выдавать себя за мужчину с 1915 года, когда в возрасте семнадцати лет осиротела. В революцию она «работала в следственно-карательных органах» ЧК политруком, была на «реквизиции и обысках монастыря», позднее отправилась на Южный фронт, где «участвовала в операциях против банд». В этот период она подделала свои документы и стала Евгением Федоровичем; тогда же начались ее сексуальные отношения с женщинами.

В 1922 году, работая в органах ГПУ провинциального городка, она встретила почтовую служащую С., стала ухаживать за ней, и они официально зарегистрировали брак, поскольку Евгения представила свои поддельные (мужские) документы. Эдельштейн, которому, по-видимому, удалось провести беседу с С., сообщает, что поначалу последняя и не подозревала, что ее «муж» вовсе не мужского пола. Способность или готовность Евгении продолжать исполнять роль мужчины иссякла вскоре после свадьбы. Слухи о том, что Евгений Федорович – женщина, дошли до С., и Евгении пришлось ей открыться. Однако это не стало концом их отношений[292].

Евгения Федоровна всё чаще привлекала «внимание своим хвастовством и вызывала сомнение в своем поле». По-видимому, это побудило местные власти начать против нее дело, обвинив в «преступлении „против природы“». В суде плохо подготовленное против Евгении Федоровны М. дело развалилось, и Народный комиссариат юстиции был вынужден признать «брак [двух женщин] <…> законным как заключенный по обоюдному согласию». Пара оставалась вместе еще два или три года. У С. была связь с работавшим с ней вместе мужчиной, от которого она родила ребенка. Евгения усыновила его по закону, и обе женщины и ребенок жили одной семьей до тех пор, пока полк ГПУ, в котором проходила службу Евгения, не был переведен в Москву. Евгения, видимо, бросила «жену» и ребенка ради военной карьеры, но вскоре после переезда в столицу в 1925 году была уволена с воинской службы[293].

Невозможность более носить мужскую военную форму опустошила Евгению. Оказавшись не в состоянии приспособиться к гражданской жизни, она стала пить, дебоширить, вести беспорядочную половую жизнь с женщинами и в конце концов завела вторую (неофициальную) «жену». В 1926 году начали поступать жалобы на то, что Евгения выдает себя за ответственных работников и членов партии с целью получения выгоды; ее пьянство вело к буйному поведению. Она то и дело оказывалась в милиции и под судом за хулиганство и вымогательство. Наконец доктор Эдельштейн из Кабинета по изучению личности преступника и преступности Московского отдела здравоохранения обследовал ее. Во время своего падения по социальной лестнице и психиатрического наблюдения Евгения представляла себя как мужчина. Врач не сообщает о попытках излечить пациентку, лишь загадочно отмечает: «<…> несомненно, социальное будущее такого субъекта очень тяжело»[294].

Перформанс мужской гендерной роли Евгенией продолжался более десяти лет. Другим, подобно Александру Павловичу (пациентке доктора Штесса), также удавалось поддерживать подобные перформансы длительное время[295]. При более благоприятном стечении обстоятельств никто мог бы и не обнаружить, что эти женщины приняли маскулинную социальную роль. Данные гендерные перформансы были осуществлены не только ради достижения материальных благ или благоприятной возможности жить как мужчина в мужском мире. Однополое влечение у этих женщин было неразрывно связано со стремлением придумать себя как новую личность. Они не просто становились военнослужащими-мужчинами или (как Александр Павлович) преуспевающими нэпманами, но еще и «ухаживали за девочками» и имели «много связей с женщинами»[296]. Полагая, что маскулинная гендерная роль – отличный инструмент удовлетворения их влечений, они активно использовали те возможности, которые она предоставляла.