Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

В России модели взаимных мужских и взаимных женских отношений существовали в условиях сравнительного безразличия к ним юридических и медицинских властей. В отличие от возраставшего на протяжении XIX века во Франции, Англии и Германии полицейского контроля над сексом между мужчинами, царская судебная система не осуществляла организованного и постоянного надзора за «педерастами», или «содомитами». Несмотря на наличие после 1835 года закона, запрещавшего «мужеложство», власть в России призывали сначала врачей, а потом психиатров к проведению экспертиз так называемых педерастических тел и практик гораздо реже, чем их западноевропейские коллеги. Русские судебные врачи и психиатры были осведомлены о французских и немецких формах медицинских экспертиз по признакам анального сношения и европейских психиатрических моделях гомосексуальности как душевной болезни. Однако они не испытывали энтузиазма по поводу применения таких подходов у себя в стране. Врачи находились в подчинении у царских властей и полиции и относились к своим неоплачиваемым обязанностям при судах как к тяжкому бремени. В то же время психиатрия была не в чести у царского правительства, предпочитавшего осуществлять надзор за социально опасными элементами руками полиции и тюремщиков.

Тем временем царский закон не говорил ничего определенного относительно секса между женщинами, которые в этой патриархальной и архаической законодательной системе вообще не рассматривались как полноправные половые и гражданские субъекты. В глазах судебной медицины взаимная женская сексуальность становилась проблемой только тогда, когда она сопровождалась насилием или навязыванием какой-либо женщиной половых отношений зависимым от нее молодым женщинам и девушкам. Некоторые судебные врачи наблюдали и описывали эпизодические однополые связи между легальными проститутками, но эти связи не вызывали особого научного интереса (в отличие, например, от Франции). В силу этого российские психиатры с относительным безразличием относились к феномену лесбийской любви как к форме сексуальной психопатологии.

Скрытое нежелание врачей императорской России медикализировать «гомосексуализм» было связано со сравнительно терпимым отношением властей и полиции к однополым практикам. Мужские однополые связи были объявлены вне закона, однако надзор и судебное преследование были эпизодическими. Исследование свидетельств из уголовных дел и статистических отчетов показывает, что при старом режиме размеры полицейского контроля за «содомитами» были делом больше эвфемистичного администрирования «на собственное усмотрение», нежели формальной юстиции. Перемены в полицейских моделях, очевидные после революции 1905 года, демонстрируют, кроме того, в какой степени продолжала превалировать избирательность в полицейском преследовании, теперь уже подкреплявшаяся новыми концепциями гомосексуальности как признанной проблемы в ключевых сферах жизни империи.

Законодательство о нравственности и нежелание патологизировать

Законодательная основа преследования мужеложства в царской России была продуктом совсем иных сил, чем те, которые вели к подобным запретам во Франции при старом режиме, немецких государствах и Англии. В то время как Европа, и Западная, и Восточная, следовала христианской традиции запрета «содомского греха», Русская православная церковь не выражала такой жесткой и карательной позиции, свойственной Римско-католической церкви с XII века[307]. Православию было сложнее навязывать новые сексуальные нормы, которые были основами веры, поскольку христианизация Руси началась лишь в Х веке и происходила на более обширной и малонаселенной территории по сравнению с той, которую контролировала Католическая церковь. Православная церковь считала любой секс, в том числе и в браке, опасным и греховным. Церковные источники до 1700 года (протоколы духовных судов, комментарии церковного права, катехизисы для священнослужителей низшего ранга) показывают, что мужские однополые контакты считались греховными, но некоторые их виды представлялись менее опасными[308]. Анальные сношения между мужчинами влекли такое же суровое наказание, как и (гетеросексуальное) прелюбодеяние, в то время как другие формы взаимного мужского контакта без проникновения карались более легким наказанием, которое назначалось, например, при мастурбации. Ив Левин полагает, что эта дифференцированная шкала наказаний основывалась на унаследованном русским православием классическим афинском определении анального сношения. Унаследованно оно было через византийское каноническое право. Православие стремилось сохранить в неприкосновенности мужскую гендерную роль, которая, как считалось, была в опасности, если один мужчина был готов к проникающему анальному сексу. Между тем, прочие – непроникающие – формы эротического контакта осуждались менее строго. Это разграничение между формами мужской однополой активности, основанное на ролях в сношении, позднее наложило отпечаток на определение мужеложства в российском законодательстве.