Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

Расширение контактов с Западной Европой на протяжении XVIII столетия и постепенное усвоение правящей элитой России западных нравов подкрепилось и укоренением западных сексуальных ценностей. В проекте Уголовного уложения, которое начали разрабатывать во времена Елизаветы Петровны в 1754 году, статья «о содомском грехе» была написана языком Библии и гораздо менее конкретно определяла это преступление для гражданских лиц, чем это было в воинском законодательстве. В остальном, как и в петровском воинском уставе, статья различала акты по согласию и те, которые были совершены с применением насилия[317]. Этот проект, очевидно, был попыткой перенести на светское общество военное стремление сохранить иерархии и преподать его в узнаваемом религиозном контексте как моральную норму. Проект Уголовного уложения Российской империи 1813 года содержал еще более эвфемистичную формулировку, запрещавшую «противоестественное стыдодеяние»[318]. Язык этого проекта закона отражал моралистическую боязнь характеризовать преступление более ясными словами (из-за распространенной убежденности правителей, что описание «мужеложства» послужит лишь распространению порока). Данный проект также сохранял и даже усиливал религиозную подоплеку наказания, впервые прозвучавшую в проекте 1754 года. Проект Уголовного уложения 1813 года, помимо уголовного наказания (зависевшего от социального статуса преступника), предлагал обязывать совершивших злодеяние приносить «публичное церковное покаяние». Привлечение Церкви к моральному искуплению сексуальных преступлений совпало с расширением обязанностей Русской православной церкви по контролю за личными и семейными делами в эпоху реакции посленаполеоновских времен[319]. Когда в 1835 году новый свод уголовных законов был наконец введен (заменив предыдущий свод законов, которому было уже 186 лет), мужеложство было запрещено и для гражданских лиц. В этом и в пришедшем ему на смену Уложении о наказаниях уголовных и исправительных 1845 года требование о том, чтобы православные верующие искали покаяния за мужеложство, укрепляло связь между религией и моралью, намеченную в предшествующих проектах. Добровольное мужеложство каралось ссылкой в Сибирь (позднее эта статья стала основой статьи 995 Уголовного уложения). Мужеложство, сопровождаемое насилием, использованием служебного положения или совершенное над несовершеннолетними, наказывалось ссылкой, сопряженной с каторжной работой (статья 996).

Это законодательство, действовавшее до 1917 года, расширило государственное регулирование однополых мужских отношений с вооруженных сил до морального и социального контроля общества в целом[320].

Растущая озабоченность государства порядком в обществе также нашла отражение во введении в 1843 году надзора за женской (гетеросексуальной) проституцией. Эта мера, которая в последующие десятилетия активно развивалась, подчинила медицинскую экспертизу полицейским функциям контроля. Проститутки с лицензиями («желтыми билетами») имели право практиковать свое ремесло только при условии регулярного осмотра врачами городских «врачебно-полицейских комитетов»[321]. Сосредотачивая внимание только на публичных женщинах, городские врачебно-полицейские комитеты под руководством Министерства внутренних дел вплоть до революции 1917 года осуществляли систематизированный надзор за девиантной сексуальностью в российском государстве. Медицинский подход к однополым эротическим отношениям в российской науке берет начало с момента, когда врачебно-полицейские функции распространились на более широкие области, чем контроль за проституцией.

Судебная медицина России начала XIX века могла мало что сказать о факте половых преступлений или о личном осмотре[322]. Развитие этой области юридической медицины было обусловлено радикальными переменами в юридической практике, сопровождавшими великие реформы 1860-х годов. Новая система правосудия опиралась на «рациональные» стандарты по отношению к уликам, которые предъявлялись суду устно и подлежали перекрестному допросу. Такая система отличалась от дореформенной практики письменных свидетельств и судебных постановлений. Реформа также ввела суды присяжных для рассмотрения уголовных дел, что являлось существенным отходом от европейских правовых систем, где судебные постановления основывались скорее на научном знании, нежели на народных представлениях о справедливости. Отныне доктора обязаны были нести ответственность перед судом за свои заключения и отстаивать их перед лицом прокурора, свидетелей и обвиняемого[323]. В уголовных делах, касавшихся однополых эротических практик, будь то добровольное мужеложство, мужеложство с применением насилия или (скорее умозрительное, чем реально случавшееся) развращение малолетних девочек со стороны опекающих их взрослых женщин, мнения медиков о признаках запрещенной активности могли иметь решающее значение.