Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

Самым горячим сторонником декриминализации был Владимир Набоков[451], чья либеральная защита приватности в этой сфере привела его на сходные позиции с гомосексуальными эмансипационистами во главе с немецким доктором Магнусом Хиршфельдом[452]. Законодательство, по мнению Набокова, не должно было использоваться для введения моральных или даже медицинских «норм». Закон этот не был последовательным и тем более не был нужен для какого-то просветительского эффекта касательно этого единственного примера предполагаемой аморальности. Набоков признавал, хотя и с оговорками, аргументы ряда немецких и европейских медиков о том, что некоторые гомосексуалы таковыми рождаются, и поэтому отнесение российским уголовным статутом мужеложства к пороку (и поэтому – злоумышленному акту) во многих случаях ошибочно. «Светское право, основанное на абстрактных и всеобщих принципах», не должно карать мужеложство, совершаемое в частном порядке между взрослыми по их обоюдному согласию[453]. Либеральная точка зрения на этот вопрос поддерживалась Санкт-Петербургским юридическим обществом и членами Самарского окружного суда. В дебатах по проекту особенной части Уголовного уложения девять из двадцати трех членов Московского юридического общества также высказались за декриминализацию мужеложства[454]. Даже после частичного введения в 1903 году этого Уголовного уложения юристы продолжали оспаривать разумность сохранения запрета мужеложства, ссылаясь на законодательные принципы либерализма и отмечая пристрастность полиции в случаях применения закона. Одновременно они признавали непререкаемость права медицины заниматься вопросами однополой любви[455].

Либеральные адвокаты, отстаивавшие принципы секуляризации, права на частную жизнь и свободу личности, были в числе самых горячих защитников гомосексуальной эмансипации в Российской империи. Делали они это не с позиции гомосексуального субъекта, а с юридической, стремясь установить либеральный правовой режим. Отсутствие организованного, сознающего собственные права движения гомосексуалов, которое требовало движение отмены запрета в России, нельзя рассматривать как необычное, ведь подобное движение существовало в то время лишь в Германии[456]. Как во Франции и в других странах Европы, самые звучные апологии гомосексуальности в России возникали в художественной литературе и критике; они были плодами скорее индивидуального, нежели коллективного творчества. В царской России голоса, призывавшие положить конец уголовному преследованию однополой любви, использовали либеральные аргументы, отстаивавшие право личности на неприкосновенность частной жизни и свободу.

У левых радикалов не было времени на споры о сексуальности, которые бы базировались исключительно на позициях крайнего индивидуализма или правового либерального государства. Большевики не внесли особого вклада в вопрос о гомосексуальной эмансипации, и историки, изучающие подходы к полу и гендеру времен революции, исключили этот вопрос из своего анализа[457]. Тем не менее можно изучить традиции русской левой мысли в отношении сексуальности и те направления, которые социал-демократы занимали по этому вопросу. Взгляды левых на сексуальность разделялись на два лагеря, потенциально противоречащих друг другу. Если для первого преобладало стремление разрушить старый порядок, то второй был занят мыслями о строительстве нового жизненного уклада. Утописты-либертарианцы стремились освободить половую жизнь граждан от влияния Церкви и государства, а рационалисты обращались к современной науке (медицине, педагогике) с целью усилить биовласть, здоровье, репродуктивную и производительную мощи нового социалистического общества[458].