Другая материя

Я стояла с коляской у МФЦ, пока Гоша оформлял детскую карту. Подошла бабка неопределённого возраста, накрашенная, с кудрями и вся довольно кокетливая. Спросила: «Девушка, вам сколько лет?» Я ответила: «Тридцать один». Бабка: «А я думала – семнадцать. Я – художница. Смотрю, думаю, такая юная, лет семнадцать. Так держать! А мне восемьдесят пять». – «Ну, вы тоже прекрасно выглядите». – «Так я ведь художница. Художница, поэтесса, люблю Россию». – «Я тоже», – сказала я бабке. Разошлись довольные друг другом, как две дамы творческих профессий, выглядящие моложе своих лет и любящие Россию.

Второе рождение

Гоша с Денисом как-то раз сформулировали: человек рождается дважды, один раз как трагедия, второй раз как фарс.

Дрогнула рука

Перед рождением Егора мы долго с любовью делали ремонт комнаты. Повесили натяжной потолок, поклеили новые обои, отциклевали пол. Потом Гоша и согласившийся помочь Денис сами покрывали его лаком, долго с ним возились, несколько раз переделывали. Паркет был прекрасен, светел, радостен, украшен плинтусами цвета полярного дуба. А вскоре после завершения работ у меня дрогнула рука, и я пролила на пол целую бутылочку зелёнки.

Лишение иллюзий

Как-то раз я пришла на склад издательства, где выходила моя книга стихов, чтобы докупить несколько экземпляров. Мне сказали, что книги нет, надо из Москвы заказывать. Я попросила: «Закажите, а то вдруг кто-нибудь захочет купить». Мне ответили: «Если бы вашу книгу хоть раз в течение года кто-то бы спросил, мы бы, конечно, ее заказали. Но за последний год ее никто ни разу не спрашивал». Ушла, лишившись иллюзий.

Началось

Мальчик младшего школьного возраста сосредоточенно рылся в снегу рядом с моим домом. Что-то нашёл с озабоченным выражением лица и грустно сказал: «Ну вот, началось». Я подумала: что началось? Мальчик помолчал немного и добавил: «Шприцы в снегу…»

Мои подружки – проститутки

Когда мне было лет двадцать, под окнами у нас на Ленинском постоянно стояли проститутки. Проститутками тогда работали очень многие девушки из наших домов, в частности, из моей бывшей школы. Периодически по Ленинскому медленно проезжали ментовские машины – они следили, чтобы не было новых нелегальных проституток, и если видели новое лицо, то останавливались. Проститутки должны были у них сначала получить «разрешение» на работу и потом постоянно выплачивать им какую-то долю. Я по ночам часто ходила гулять одна и иногда тусовалась с проститутками. Болтали о том о сём, они меня угощали дешёвыми коктейлями в банках, которыми сами согревались. Рассказывали о себе, были они в основном наркоманками. Спрашивали меня, колюсь ли я и не хочу ли тоже так работать, рассказывали о расценках. Я всё внимательно расспрашивала. Многие рассказывали, что их парни или мужья вообще не подозревают, чем они занимаются. Какие-то отмазки у них разные для этих парней были, про другую ночную работу. Иногда наше общение приходилось прерывать – вдали появлялась ментовская машина, и я быстренько уходила, чтобы не приняли за проститутку и не докопались. В соседних домах была ещё одна квартира, куда я иногда заходила в гости. Её снимали мои подружки, они тоже работали проститутками, но не на улице, а в интим-салоне. Мы курили на кухне, болтали, а потом валялись на кровати и слушали песню про «Наши юные смешные голоса». А сейчас всё не так: на Ленинском давно уже нет проституток, а мои подружки из интим-салона давно пропали с горизонта, но по крайней мере одна из них стала известной моделью, и, насколько я знаю, она богата и счастлива.

В палате

Я лежала в больнице на сохранении. Молодые женщины в моей палате разговаривали сутками, и только я молчала. Разговоры были в основном такие: «Одни чурки кругом, неруси, и на отделении тоже», «На первом этаже – бомжи, наркоманы, хоть бы они все сдохли», «У всех мужчин-гинекологов что-то не то или с психикой, или с ориентацией, иначе зачем бы они выбрали такую работу», «Я не люблю кошек, у меня была кошка – я её выгнала». Пришло известие о смерти Дениса Вороненкова, о котором я до той поры ничего не знала, – у девушек было бурное ликование. Прямо вот в больничной палате беременным женщинам было до этого дело, и они бурно радовались. Я молча лежала, ела шоколадные конфеты из тумбочки, читала книгу. Я смотрела на жухлую, как небо, дождь и выщербины в асфальте, траву в окне, на провода, трубы и подъёмные краны вдали. Мёртвые приходили на ум. Стоял март, и прямо под окном было трамвайное кольцо и чёрные ямы под дождём во дворе. За стеной третьи сутки плакала соседка. Вскоре меня выписали под весенний снег, и я поехала с кольца на трамвае по Бухарестской.

Как меня ошибочно приняли за суицидницу