Другая страна

– Я тоже счастлив познакомиться с вами, – сказал он. – Вы не могли слышать обо мне больше, чем я о вас, – и только хорошее.

Какое-то время они продолжали смотреть друг на друга – она все еще улыбалась с гордым сознанием своей красоты, которая пристала ей, как дорогие одеяния – королеве, и это не могло не установить между ними естественную дистанцию. Но тут к дверям подошел джазмен и сказал, обращаясь к ней:

– Ида, солнышко мое, если ты решилась, пора. – И тут же, повернувшись, исчез.

Ида спохватилась:

– Пойдем. Нам приготовили столик где-то в глубине зала. – Она взяла Эрика под руку. – Для меня большая честь выступать здесь. Я никогда раньше не пела на публике. Мне нельзя их подводить.

– Теперь ты видишь, – пошутил Вивальдо, идя за ними, – что попал прямо с корабля на бал. Свершилось из ряда вон выходящее событие.

– Это должен был сказать не ты, – упрекнула его Ида.

– Я как раз собирался, – сказал Эрик, – верьте мне. – Они протиснулись сквозь толпу в глубину зала, где было попросторнее. Здесь Ида остановилась, оглядываясь. Затем подняла глаза на Эрика:

– А что случилось с Ричардом и Кэсс?

– Они приносят свои извинения – им не удастся прийти. Заболел ребенок.

Ему казалось, что, говоря это, он совершает некий акт вероломства по отношению к Иде: в его сознании ее образ странным образом сливался с теми цветными детьми, которые жестоко избили Пола и Майкла в парке.

– Как нарочно, именно сегодня, – вздохнула девушка, но было видно, что она не придает слишком большого значения их отсутствию. Глаза ее продолжали изучать публику, она снова вздохнула, и вздох этот был полон смирения. Музыканты приготовились играть, дожидаясь только, чтобы в зале поутих гул. Подошедший официант усадил их за маленький столик в углу, рядом с дамской комнатой, и принял заказ. Теперь, прикованные к определенному месту, они особенно чувствовали чудовищный жар, идущий от пола и потолка.

Эрик не вслушивался в музыку – не мог, она существовала вне его, наподобие колебаний воздуха. Он следил за Идой и Вивальдо, а те, сидя напротив, смотрели в сторону эстрады. На лице Иды застыла насмешливая улыбка причастного к происходящему человека – казалось, музыканты доносят до публики ее послание. Вивальдо слегка наклонил голову, искоса поглядывая на эстраду с какой-то непонятной бравадой, как если бы между ним и музыкантами велась борьба за негласное первенство. Оба не произносили ни слова и сидели прямо, избегая прикосновений, словно дали клятву не касаться друг друга.

Обливаясь потом, музыканты играли громко и грубо, с какой-то дерзкой бесшабашностью и почти несогласованно. Это, однако, не помешало им сорвать аплодисменты – дружные и продолжительные. Только Вивальдо сидел, не проявляя никакой активности. Посматривавший на них ударник, заметив реакцию Вивальдо, иронически улыбнулся и, снова склонясь над барабаном, сделал знак Иде.

– Теперь твоя очередь, – сказал он. – Посмотрим, удастся ли тебе заставить примолкнуть этих варваров. – И, бросив взгляд на Эрика и Вивальдо, добавил: – Думаю, у тебя в этом большой опыт.

Ида улыбнулась ему загадочной, с легким оттенком недовольства улыбкой. Погасив сигарету, поправила шаль и поднялась с несколько наигранной скромностью.

– Спасибо за комплимент, – ответила она и, поднимаясь на подмостки, бросила Вивальдо: – Ругай меня, дорогой.

Ее выступление не объявили; тихо обменявшись несколькими словами с пианистом, Ида приблизилась к микрофону.

Пианист проиграл несколько первых тактов, но гул в зале не смолкал.

– Попробуем еще разок, – громко попросила Ида.

Головы сидящих в зале повернулись на звук чистого, сильного голоса – девушка спокойно и достойно встретила эти взгляды. Ее волнение выдавали только руки, которые она нервно сжимала перед собой.

Кто-то громко прошептал:

– Да это же сестренка малыша.

Лоб Иды покрыла испарина, она нервно переминалась с ноги на ногу. Пианист вновь заиграл вступление; вцепившись в микрофон с отчаянной надеждой – с такой утопающий хватается за соломинку, – она закрыла глаза:

Ты заставил меня
Покинуть дом,
Где мне было так хорошо.
Заставил полюбить себя,
А теперь ушел навсегда.

Она еще не была настоящей певицей. И, судя по низкому, непоставленному голосу не очень большого диапазона, вряд ли могла ею стать. И все же было в ее пении нечто, заставившее Эрика поднять голову, публику притихнуть, а Вивальдо посмотреть на нее с удивлением, словно он никогда ее прежде не видел. Недостаток вокальных данных и мастерства она с избытком восполняла неподражаемой индивидуальной манерой, неким таинственным свойством, которому нет имени. Этим свойством наделены личности глубокие и сильные, им не нужно преодолевать барьеры, чтобы пробиться к человеческим сердцам, под их воздействием преграды тают и распадаются, а переживаемые при этом чувства настолько непостижимы, что передать их на языке просто невозможно – они могут возродить человека или опустошить его, дать жизнь или уничтожить.