Другие. Режиссеры и их спектакли

В основе спектакля – десять рассказов молодых российских писателей, опубликованных под одной обложкой любителем литературных «коллекций» Виктором Ерофеевым. Ситуации рассказов – «нашего времени случай», попытка обозреть окрестности России начала XXI века. Герои рассказов, среди которых дети и взрослые, «старые» и «новые» русские, «столичные штучки» и провинциалы, интеллигент и нувориш, молодая журналистка, киллерша и даже душа убитого бандита – характеры и типы тоже сиюминутные. Когда смотришь на сцену, все кажется, что «мы где-то встречались».

В сущности, это «второстепенные люди», как сказала бы К. Муратова. Их жизнь интересна только им самим, но это не значит, что они не стремятся, например, к счастью, не думают о смысле жизни или недостойны чужого, в данном случае нашего, внимания. Таков был, видимо, ход мысли режиссера, когда он сочинял свой «групповой портрет поколения в полете на фоне тоски по оседлости» (так «сложноподчиненно» звучит жанр спектакля).

«Попытка полета» вышла забавной и драматичной, «портрет» – не лишен остроумия и наблюдательности «художника». Пестрая сценическая картинка, на мой взгляд, адекватна образу сегодняшней реальности, сплошь сумбурной, напоминающей так и не собранный впопыхах puzzle. Почему портрет поколения дан «в полете»? Скорее всего, это «безопаска» режиссера и В. Ерофеева, подсказавшего В. Долгачеву такой жанр. «В полете» – значит, в эскизе, недорисованности и недосказанности. Современная жизнь летуча, как пары эфира. Ее трудно отжать «в формах самой жизни». Все меняется мгновенно, начиная с коммунальных платежей и кончая точкой зрения. Сегодня «дрянь плохая» завтра становится «дрянью хорошей», талантливый вчера сегодня объявляется бездарью, а бездарь – делателем шедевров. Когда люди живут без тормозов, без печки, от которой легко плясать, без веры (в самых разных аспектах) – просто потому, что не успевают все это купить или обрести… когда реальность дрожит, как ряска в пруду, как желе на праздничном столе, очень трудно «остановить мгновенье». Всякое остановленное может показаться вчерашним и устаревшим. В такой ситуации предпринимать «попытку полета» – дело довольно муторное. Возможно, поэтому ставить современные тексты большие московские театры и не торопятся. Легче легкого нарваться на замечания в субъективизме и «неполноте охвата». Хотя именно субъективизм, на мой взгляд, в постановке на современную тему только и способен сегодня дать интересный результат.

Конечно, выбор Долгачева субъективен. Из 30 рассказов под одной обложкой он выбрал 10 и на свой вкус. Но тем этот выбор и хорош, что понятен. Наверное, режиссер выбрал совсем не то, что выбрал бы Ерофеев. В молодых писателях их волнует, явно, различное. Для Долгачева главное – не их право на матерную браваду и не «право наций на самоопределение», не агрессия, она же оборотная сторона комплексов, а все-таки жажда оседлости – поиск опоры, основы, якоря, привязи, привязанности. И значит, право на сострадание.

Поняв, что в современной жизни драма – это (уже или еще) без пяти минут фарс, режиссер не стал убиваться, а развеселился. И задал спектаклю ритм бесконечного бега, заметив, что гонит героев по жизни не романтическая «охота к перемене мест», а вполне прозаическая тревога, внутренний непокой. Чувствуя, что традиционный психологический театр (а Долгачев всегда казался приверженцем именно такого театра), да еще пребывающий в кризисе, «не справляется» с этой «нетрадиционной» жизнью, режиссер призывает на помощь эксцентрику и абсурдизм. Поэтому герои спектакля говорят одновременно и «от себя», и «от автора». Поэтому сюжеты сыплются на сцену, не ожидая очередности, по принципу контрапункта. Поэтому только первые пять минут костюмы (художник Н. Закурдаева) кажутся реалистическими, а потом – с легким «сюром». Словно известкой, они «заляпаны» обрывками тех самых текстов, что представляют на сцене. Вот у пьяного на спине (особенно зимой) может отпечататься след чьего-то ботинка? А у героев Долгачева – то на локте, то на подоле – то отпечаток собственного имени, то хвостик реплики, то начало «умной» сентенции. Раз жизнь летуча и китчевата, то и декорации спектакля (удачная идея режиссера!) создаются и разрушаются на наших глазах. Вместо задника – огромный белый «лист» бумаги, на котором каждый из персонажей оставляет свой автограф, свое граффити. Так что к финалу «портрет поколения» оказывается снабжен еще и живописной кардиограммой. Потом «лист» срывают, комкают и рвут в клочки, то есть проделывают с ним то же, что творят со своей жизнью герои «времени рожать». Да, собственно, и все мы. Порой и отчасти. Оставшиеся перед пустой сценой. Лениво и неохотно размышляющие: а может, все-таки начать новую жизнь (как новую драму) с чистого понедельника? Уж очень манит к себе белый цвет, этот знак широких возможностей.