Другой в литературе и культуре. Том I

Мы рассмотрим, как воспринималась граница между империями Габсбургов и Романовых в записках западноевропейских путешественников. Этот возникший в конце XVIII века в результате разделов Польши политический рубеж просуществовал фактически без изменений до Первой мировой войны. После установления новых границ общее экономическое и социальное пространство юго-восточной части Речи Посполитой разделилось. Австрийская коронная земля Галиция, находившаяся по одну сторону границы, пошла по иному историческому пути, чем вошедшие в состав Российской империи губернии Подолье и Волынь – по другую сторону границы[251]. Различной оказалась и конфессиональная судьба пограничных областей: австрийская коронная земля Галиция оставалась в сфере влияния Рима (униатская церковь, в которой сохранялся византийский обряд), а бóльшая часть сельского населения Волыни и Подолья еще в XVIII веке вернулась под юрисдикцию Русской православной церкви[252].

Как эти изменения были восприняты писателями-путешественниками? В какой степени линия на карте ощущалась как ментальная граница, формировавшая образы России и Австрии? Каким образом шлагбаумы пограничных городов Броды (Галиция) и Радзивилов (Волынская губерния) побуждали путешественников к размышлению о своем и чужом?

Материалом для статьи послужили путевые записки пяти путешественников из Германии, Швейцарии, Великобритании и Франции: Карла Б. Фейерабенда (1798), Томаса Люмсдена (1820), Даниэля Шляттера (1822–1828), Иоахима Стоквелера (1831) и Оноре де Бальзака (1847–1850).

Сопоставление своего и чужого – одно из глубинных свойств человеческого сознания. Зачастую свое познается только через отграничение от чужого и, напротив, определение чужого следует из уже сформированного представления о своем. Наряду с авторской картиной мира, воссозданной в путевых записках, для них характерна целевая аудитория с определенными ожиданиями. Взаимосвязь этих факторов может быть представлена в виде триады автор – предмет – читатель, чем нередко объясняются симпатии, преувеличения и небылицы, сопровождающие данный жанр[253].

«Цивилизационная» граница между своим и чужим в эпоху Просвещения

Уроженец Данцига, учитель и публицист Карл Б. Фейерабенд (даты его жизни не найдены) пересек границу Российской и Австро-Венгерской империй в 1798 году, посетив Петербург, Москву и Киев. Прусско-немецкий патриот и приверженец просвещенных монархов Фридриха II и Иосифа II, Фейерабенд в то же время симпатизировал Французской революции и Речи Посполитой, чей раздел между тремя «черными орлами» жестко критиковал. Все увиденное он оценивал сквозь призму просветительской веры в общественный прогресс. Свое было для него не столько географически ориентировано, сколько связано с общественно-политическими убеждениями.

Отъезд из Российской империи в Галицию он изображает как избавление от опасности. Из-за своих политических взглядов автор будто бы едва не угодил в России в тюрьму, но получил благодаря помощи друзей «надежный заграничный паспорт»:

О, слава Богу! Я дышу свободнее; я избежал опасности; угроза миновала; российские рубежи уже позади меня![254]

Притязая на художественность, Фейерабенд склонен к преувеличениям, что затрудняет оценку достоверности его свидетельств[255]. Россию он воспринимал как непросвещенную репрессивную державу, в которой «свобода слова и мнения запрещена». «Темная», непросвещенная империя еще ожидает благодати просвещения, «лучшего солнца»[256]. Его взгляд на нравственные последствия «погибшего» Польско-Литовского государства не менее мрачен и суров:

Ее жители – полуварвары, человечность им чужда, разумное наслаждение жизнью для них – глупость. Повсюду видна безграничная мерзость, чинимая маленькими и большими тиранами. Народ повсеместно страдает от цепей рабства, которые наложилo на него… обществo. ‹…› Пьяный угар – это их высшее блаженство, предел их желаний[257].

Если при оценке Российской империи главным объектом критики становятся политические репрессии, то при оценке Польши – социальное неравенство и угнетение. При этом Галицию Фейерабенд исключает из сферы критики на том основании, что крестьянин здесь –