Другой в литературе и культуре. Том I

Этот «гимн» задает уровень, которого Франция – страна, предшествующая его возвращению домой, – достичь не может. Свою родину Люмсден также не идеализирует. Таможня Дувра кажется ему «отвратительнейшим (англ. villainous) местом», которое он «видел со времени отъезда из Великобритании». Персидские шелковые шарфы, привезенные в качестве сувениров, были конфискованы как контрабанда. Только ночное прибытие в Лондон примиряет его с Англией. «Первый город мира» (the first city in the world) поражает Люмсдена роскошными улицами, освещенными газовыми фонарями[276].

Как видим, у Люмсдена также имеются четкие представления о европейской цивилизации. В отличие от Фейерабенда, для которого идеалом служит свободное равноправное общество, в центре представлений Люмсдена находится сильная военная держава. Антипод его модели цивилизации – уже не Россия или Польша, как у Фейерабенда, а Азия в целом.

Люмсдена и Стоквелера связывают некоторые параллели: приятие Одессы соседствует с умилением перед Австрией. У Стоквелера Австрия напоминает идиллию в стиле бидермейер, в которой царят покой, безопасность, благочестие, трудолюбие, процветание[277]. Романтические пейзажи по берегам Дуная в его записках соответствуют образцам национальной саморепрезентации, которые можно встретить в австрийском путеводителе Адольфа Шмидла (1834): «Этот мирный, светлый остров дружбы среди холодной раздробленной Германии»[278]. Однако оборотная сторона медали так и не стала предметом обсуждения: после наполеоновских войн европейские державы восстановили старый порядок, многие оказались под надзором тайной полиции. Отсюда уход в сферу домашнего быта.

В отличие от Люмсдена Стоквелер критикует Российскую империю, в которой оказался спустя несколько месяцев после Польского восстания 1830–1831 годов. Подавление мятежа, которое он характеризует как «крестовый поход против свободы», было беспощадным и нанесло, по его словам, серьезный ущерб репутации страны[279]. Особую жестокость он отмечает, в частности, в поведении начальника радзивиловской таможни[280]. Стоквелер критикует также коррупцию: «По сути дела, в любой точке России люди уверены: с помощью денег можно добиться всего, что угодно». Тайную полицию он описывает как вездесущее «государство в государстве», которое душит стремление к свободе[281]. Интересно, что деятельность тайной полиции он замечает в России, но не видит в Австрии.

Границу между Россией и Австрией Люмсден осмысляет прежде всего как культурный рубеж, тогда как в оценках Стоквелера сказываются политические аспекты. С его точки зрения, Россия 1831 года находится вне «европейской цивилизации».

Страх перед чужой Россией: случай с одним известным французом

Еще один аспект, связанный с путешествиями, – страх перед чужим и неизвестным. Его можно проиллюстрировать записками Оноре де Бальзака (1799–1850)[282]. Известный европейский писатель приезжал в 1847 и 1848 годах в украинское поместье польской дворянки Эвелины Ганской (1801–1882), на которой женился в 1850 году в Бердичеве.

Политическая и социальная критика Бальзака весьма сдержана. О «русском раболепии» (фр. obéissance russe), например, он пишет без осуждения, считая его благом для русского народа. В отличие от «безграничных стремлений к свободе», присущих полякам и французам, русским не приходится страдать от последствий разрушительных мятежей. (Революции ни Бальзак, ни Э. Ганская не признавали[283].) Между тем слово «раболепие» с его отрицательными коннотациями указывает на имплицитный негативизм высказывания.

Каково же эмоциональное состояние Бальзака, когда он приближается к границе? Еще в Париже друзья высмеивали его идею отправиться в путешествие. Встреча в пограничных Бродах со швейцарским парикмахером Жанином (Janin) вселила в писателя ужас. По мнению Жанина, территорию восточнее Радзивилова не следует считать Европой:

– Значит, Вы таким как есть хотите поехать в Россию? Вы не знаете, что Вы делаете! Вы даже не знаете, что это такое. Вы тут уже не в Европе, Вы в Китае. Границы Китая находятся в Радзивилове. Польский язык знаете?

– Нет.

– Ну а русский язык Вы знаете?

– Нет.

– И Вы один?

– Один.

‹…› Меня начал переполнять страх перед неизвестным, я утратил свое непоколебимое нетерпение…[284]

К счастью, эти страхи не оправдались. После того как Бальзак прошел таможенный контроль, он был любезно принят начальником таможенного округа Радзивиловa Месье де Xаккелем (Monsieur de Hackel)[285]. Ужин в доме чиновника поразил гастрономическим великолепием: