Другой в литературе и культуре. Том I

Близость двух языков может утверждаться через открытие в болгарском древнеславянского семантического пласта, то есть через узнавание истории своего языка в другом языке. В одном из стихотворений Л. Озерова из цикла «Болгарская тетрадь» эксплицирована идея такого узнавания: «Как будто слышу заново / Слышанное давно». Поэт и переводчик болгарской поэзии улавливает в языке болгарских поэтов «слово Бояна»:

«Дéн денýвам» мне Яворов пел, как певал Святослав,
Мне у Ботева слышались вещие струны Бояна,
И казалось, что, к корню славянства влюбленно припав,
Ощутил я всем сердцем далеких веков обаянье.

(«Я услышал в Болгарии говоры Древней Руси…», с. 259)

Похожий мотив возникает в стихотворении О. Постниковой «Язык Болгарии». Автор открывает «корни славянские» в болгарских словах «летище» («аэропорт»), «риза» («сорочка»), «аз» («я»). Сходство этого стихотворения с текстом Озерова можно воспринимать как сознательную межтекстовую связь – звуки болгарского языка напоминают автору древнерусский литературный памятник «Слово о полку Игореве»:

То – голосов глубокие низы,
Славянства архаический призыв.
И очи, точно черные черешни…
Как бы воспомнив «Слово о полку»,
Сама, дрожа, на болгарски реку,
Что пусты храмы, будто все безгрешны.

(с. 444)

Вс. Кузнецов тоже утверждает идею близости двух языков на основе обнаруженного в болгарском слове «есен» («осень») древнеславянского корня. Подчеркивая русскость формы «есен», путем ассоциации с фамилией «Есенин» поэт развивает семантическую связь Есенин – осень:

Наш словарь славянский тесен,
Поглядите, как близки
Меж собою языки:
По-болгарски осень – «есен»…
Это слово нам не ново,
Древняя его основа
Родила фамилию –
Русскую и милую:
Осень – есен,
Мир из песен,
Грусть-печаль осенняя, –
Добрый стих Есенина…

(«Наш словарь славянский тесен…», с. 416)

В некоторых стихотворениях интерпретация основывается на случайном корневом сходстве болгарских и русских слов, несмотря на различие грамматических и фонетических форм. Более того, это несовпадение мифологизируется. В стихотворении Р. Казаковой «Болгарские имена» отличие болгарской культуры от русской в области антропонимики приобретает особую, мелодическую привлекательность:

Румяна, Росица, Светлин…
Болгарский рассвет в именах розовеет.
Лозою и розой от вин и долин,
от тихих предгорий загадочно веет.

В славянском наречье болгар

для русского
мир этих звуков прекрасен!
Ласкает мне слух:
Светомир,
Лучезар,
Калинка,
Вербинка,
и Явор
и Ясен.

Счастливое утро таит

надежду на детскую радость свиданья.
Старинная церковь стоит –
прикрыта ладонью высокого зданья.

Растает рассветный туман,

рисунок неведомой жизни проглянет
и образом силы полуденной встанет:
Буряна,
Боян,
и Стоян,
и Огнян…

(с. 345–346)

Мифологизация звучания слова, где эстетическая функция берет верх над коммуникативной, – характерное явление при восприятии чужого языка. У Казаковой эта мифологизация становится способом выражения любви к болгарскому языку. Причем автор не останавливается на уровне мелодики, а извлекает семантику имени, сохранившуюся в русских словах с тем же корнем, но выражает ее метафорически. В поэтическом дискурсе, таким образом, взаимодействуют два механизма: акустическое восприятие чужого имени подобно тому, как мы воспринимаем звучание мелодии, и его вторичная семантизация на более высоком – по сравнению с лингвистическим – уровне. В результате значения «румяный», «роса», «свежесть» вписываются в образ рассвета, а значения «буря», «огонь», «стоять» – в образ «силы полуденной». Инаковость болгарского имени отчасти снимается заменой одних звуков (не существующих в русском языке или трудных для произнесения) другими: вместо Лъчезар – Лучезар, вместо Върбинка – Вербинка. Такая замена, позволяющая транскрибировать болгарские имена, делает их этимологию ясной для русского читателя.