Другой в литературе и культуре. Том I

Звучание болгарского языка мифологизируется и в стихотворении Г. Прашкевича «Кокиче и момиче»:

Мне нравится язык болгар.
Язык нежнейший.
‹…›
Приятны слоги твердые его
и обороты мягкие.

(с. 429)

Эстетический критерий в оценке болгарского языка сочетается здесь с этическим[330]. Пример – рифмовка болгарских слов «кокиче» и «момиче». Их семантика (в отличие от семантики имен в стихотворении Казаковой) не прозрачна для носителя русского языка:

Он добр – язык славянский.
Да и как не быть
ему таким,
когда, стихи услышав,
ты узнаешь, нисколько не дивясь,
что рифмой к слову девочка
болгары
берут подснежник…

(с. 429–430)

Установление связи между звучанием слова (план выражения) и его значением (план содержания) – характерная черта поэтического сознания. Хотя подобный механизм используется и в других дискурсах (например, в рекламе), в художественном произведении он включен в концепцию языка как выразителя национальной картины мира. Подход поэта к этой проблеме отличается от подхода ученого в той степени, в какой поэтическая этимология отличается от научной.

Во многих стихотворениях указанной антологии семантика болгарского языка интерпретируется как «сходство в различии», «победа любви над тем, что нас разделяет». Сопоставляя русское «я люблю» с болгарским «аз обичам», П. Антокольский настаивает на преодолении расстояний (пространственных и языковых) любовью:

И мы друг друга в песне кличем.
И, расстояньям вопреки,
Есть я люблю
И аз обичам –
Два рукава одной реки.

(«Болгарская рапсодия. Вступление», с. 205)

В стихотворении О. Хлебникова «Выступление в Роженском монастыре» (цикл «Из болгарской тетради») понимание, о котором мечтает поэт, обусловлено исторической памятью. Это связано с образом Шипки как «места памяти»:

Чтоб здесь сегодня поняли меня –
отнюдь не хуже, чем в родной отчизне, –
на Шипке, в Плевне столько же, земля,
тебе понадобилось русских жизней!

(с. 504)

Таким образом, понимание вновь достигается на эмоциональном, а не на лингвистическом уровне. Ценность такого понимания подчеркнута тем, что оно противопоставлено банальному и неясному слову, сказанному через микрофон:

И я сказал от имени страны
косноязычных три-четыре фразы,
что микрофоном были как-то сразу
от смысла ясного отстранены.

(с. 504)

Смысл этой интерпретации имплицитно содержит антитезу «подлинность, память – искусственность, риторика». Своей интерпретацией Хлебников преодолевает идеологические клише, характерные для стихотворений многих поэтов, обращавшихся к теме Шипки – символа «братской дружбы».

Помимо исторической памяти, объединяющей народы, понимание между русским гостем и болгарами мотивировано душевной близостью. Идея душевной близости – одна из устойчивых мифологем в интерпретации русскими поэтами болгарской темы. Так, в стихотворении Л. Озерова «„Приятна разходка“ – сказал мне прохожий болгарин…» пожелание «приятна разходка» понятно русскому гостю не столько благодаря прилагательному «приятный», семантически тождественному в обоих языках, сколько экстралингвистическим факторам – жесту, мимике, взгляду:

«Приятна разходка!» – сказал мне прохожий болгарин.
Я понял: приятной прогулки он мне пожелал.
И поднял я руку, обрадован и благодарен,
Как гость поднимает наполненный влагой бокал.

Добра и душевности родственное проявленье

Мне вдруг озарило в пути и народ, и страну.
Иду я дорогой болгарской, и там в отдаленье
Навстречу мне море зеленую катит волну.

(с. 258)

Подобную интерпретацию встречаем в стихотворении В. Соколова «София» (цикл «Любовь к Болгарии»), где лирический субъект, не зная болгарского языка, испытывает определенные трудности:

Я шел
и был иностранцем,
Не знающим языка.
О чем-то у продавщицы
Спросил по-болгарски я.
Задумалась продавщица.
Задумался с ней и я.

(с. 297–298)

Однако возможностям коммуникации помогает близость русского языка болгарам: