Другой Зорге. История Исии Ханако

— Ну, я точно не знаю. Хуже этого то, что… в этот самый момент мы сожгли тот протокол. Если эта история вскроется, меня могут уволить. Если Зорге ни слова о тебе не сболтнет, то еще куда ни шло, как ты понимаешь… Но я не знаю… так волнуюсь, что сюда прибежал. Для меня ведь тоже очень опасно приходить сюда. Потому что и за мной могут следить… Я гляну из окна, проверю.

Полицейский встал, посмотрел вниз на улицу из-за занавески, после чего вернулся на свое место и продолжил рассказ. Он снова, как и в прошлый раз сказал, что Ханако заслуживает сочувствия, потому что одна содержит мать и малолетнюю племянницу. Что же касается самого Зорге, то пристав вроде и к нему испытывал нечто вроде симпатии, но тут же оговаривался — мол, разве иностранца поймешь? Иностранец он и есть иностранец…

Завершая встречу, начальник дал наставление Ханако на случай, если ее вызовут на допрос в Главное полицейское управление: в первую очередь ничего не говорить об этих визитах, которые пристав совершал из жалости и симпатии к влюбленной паре; держаться спокойно и уверенно и лучше говорить, что спала с Зорге за деньги — так всем будет понятнее.

Соблюдая меры предосторожности, полицейский вышел из дома и пошел прочь.

Ханако же следующие несколько дней вела себя как лунатик — бесцельно ходила по дому разговаривала невпопад, ела и спала вперемешку с ожиданием чего-то еще — чего-то неизвестного. И дождалась — в калитку снова вошел тот полицейский начальник. Девушка словно очнулась и бросилась ему навстречу. Снова тщательно соблюдая осторожность, пристав вошел в дом и, не дожидаясь вопросов, начал рассказ: «Зорге оказался шпионом. Он был русским шпионом. Тамошней военной разведки. Тебя еще не вызывали в Главное полицейское управление? Хорошо, хорошо. Думаю, что в общем-то все будет в порядке, но ввиду опасности еще некоторое время будьте повнимательнее. Постарайтесь не проходить вблизи того дома — за ним следят. Да и мне тоже небезопасно сюда приходить. Если кто-то из моего полицейского участка меня заметит, будет плохо. Так вот, Зорге о тебе беспокоится и хочет как-то передать хоть немного денег, но просит, чтобы ты подождала до Рождества. Постарайся дождаться, может быть, он что-то и сумеет сделать. Надо получить хотя бы тысячу, или две[41], хоть это и безнадежно мало. Теперь тебе нелегко придется».

Ханако кивнула и спросила, что делают со шпионами.

— Шпионов расстреливают, тут уж ничем не поможешь, — ответил полицейский. — Это пока еще не доказано, но соответствующее расследование проведено. Твое состояние понятно, но нельзя падать духом. И я тоже, насколько это возможно, приложу все усилия, чтобы ты смогла получить деньги.

— Да хватит уже о каких-то там деньгах. И не говорите ему, что мне нужны деньги! Я и до сих пор ни разу не просила, чтобы он дал мне денег, и он хоть и молчал, но был первым, кто мне их давал, и раз уж я была с ним не из-за денег, то и сейчас я не хочу уподобляться подобной женщине.

— Нет, раз он ОТТУДА заявил, что хочет сделать тебе рождественский подарок, пожалуй, не стоит говорить, что тебе ничего не нужно. Если сможешь получить — бери. А иначе как ты дальше-то жить будешь? Люди жестоки. Положиться-то тебе не на кого. Зорге из-за этого и волнуется. Ну же, соберись, постарайся не причинять беспокойства матери, а если уж будешь плакать — ну, видно, ничего не поделаешь. Я пойду, а ты жди до Рождества. Ну, до свидания…

Когда полицейский ушел, Ханако поднялась на второй этаж, думая только об одном: шпионов расстреливают. Зорге — шпион. Шпион! Вот она — работа, происходящая в голове Зорге. То, что чувствовала и о чем так и не смогла догадаться девушка.

Она достала фотографию Зорге, приложила ее к груди, касалась щекой, прижималась к ней губами, но ничего не чувствовала в ответ:

«При свете было видно, что на лице его нет ни тени страдания, а на губах — еле заметная улыбка. Его лицо — мое самое любимое, мое счастье. Зорге! Кем бы он ни был, он единственный мужчина, которого я любила. Пусть Япония и Китай будут относиться к нему враждебно, любя его, веря ему, я пойду за ним на край света. Да! Подожду до Рождества, может быть, Зорге вернется.

В сумерках мне мерещились в окне лицо Зорге, его силуэт. Его образ распадался на части, и я сидела во мраке бесконечных видений, наполненных радостью и печалью».

Часть третья. Пепел Зорге

Война

Около месяца — до 7 декабря 1941 года Ханако еще испытывала эфемерные надежды на то, что дело Зорге каким-то чудесным образом закончится само по себе и она снова увидит своего любимого. После нападения на Пёрл-Харбор, начала Тихоокеанской войны, стало понятно, что ничего хорошего ожидать не приходится. Незаметно минуло Рождество, пришел Новый год, и — ничего… На душе у Ханако становилось все тяжелее от темного и беспросветного чувства печали — предвестия неизбежного большого горя.