Мария своим глазам не верила. Подумать только, отец Себастьяна только что
– Ах, Мария, не думай, что мы такие невоспитанные, – мягко сказала миссис Голдштейн. – Просто Алекс постоянно всеми своими мыслями на работе. Что поделаешь, наверное, все мужчины такие! Надеюсь, ты понимаешь…
Ещё бы она этого не понимала! Мария подцепила откатившийся к краю тарелки крохотный помидор-черри и смущённо пробормотала:
– Мы сами то и дело отвечаем на звонки. Прямо за столом. И сами звоним тоже.
– Вот как? – склонила голову набок миссис Голдштейн, подливая себе в стакан воды из графина. – Ну да, твоя мама ужасно занята, конечно.
Была ли мадам Фортуна ужасно занята? Ну, это как посмотреть. Вообще-то она предпочитала лежать и наблюдать за тем, как Мария работает – прибирает в доме, полы моет…
Ничего отвечать Мария не стала, лишь нервно ухмыльнулась.
– А что у нас на десерт, мам? – спросил Себастьян и добавил, подмигнув Марии: – Если тебе повезло, это будет мамин шоколадный торт.
– Что будет на десерт, это сюрприз! – улыбнулась мама Себастьяна. – Но сначала подождём, пока Мария доест лазанью. Я делала этот десерт на прошлой неделе для своих клиентов, когда мы сошлись с ними на квартире с тремя спальнями. Я, видишь ли, Мария, риелтор. Ну а сегодня решила повторить его для нас самих.
Мария попыталась намотать нитки сыра на свою вилку, но при попытке отправить их в рот они все оказались у неё на подбородке. Тогда она вытерла лицо салфеткой и аккуратно, как Себастьян, положила ее себе на колени. Она чувствовала себя пришельцем, которого занесла на эту Землю нелёгкая.
– Спасибо, я сыта, но для десерта немножко места оставила, – чинно сказала Мария.
– Милая, да ты совсем ничего не съела, – огорчённо заворковала миссис Голдштейн. – Мне очень не хочется, чтобы твоя мама была в обиде на меня за то, что я совсем не покормила тебя.
Да, Мария точно была чужаком на этой планете. Она подцепила на вилку большой кусок лазаньи и поспешно проглотила его.
– Ну вот, теперь ты готова перейти к десерту! – радостно воскликнула миссис Голдштейн. – Ну, сидите, голуби, сейчас я вам его принесу!
Мама Себастьяна собрала грязные тарелки и исчезла вместе с ними.
– Надеюсь, это будет крем-брюле! – сказал Себастьян.
Крем-брюле! А это что ещё за зверь такой? Лазанья тяжёлым комом лежала в желудке Марии, а сама она чувствовала себя последней дурой, дубиной неотёсанной. Что она делает здесь, в этой семье, у которой есть всё – деньги, счастье, нормальная работа, хорошая квартира. У Марии ничего этого не было.
У неё и семьи-то, строго говоря, не было. Мария чувствовала себя крысой, которую вскоре раскусят и грязной метлой прогонят назад, в свою канаву. Сиди там и не высовывайся.
А остаться так хотелось…
Мечтать о том, чтобы жить так же, как Себастьян, – это грех? Нет?
– А может, мама пирог с черникой испекла. Мой любимый, – продолжал гадать Себастьян. – А ты с чем пироги любишь?
У Марии на глазах выступили слёзы. Ну не ела она за свои одиннадцать лет домашнего пирога. Ни с чем. Ни разу.
Марии было очень горько, очень обидно. Она не могла понять, почему мадам Фортуна умела обманным путём добывать деньги, но не могла стать для Марии настоящей матерью, которая и балует свою дочь, и умеет… как это сказал мистер Голдштейн? Ах да,
И тут Мария поняла, что больше всего на свете ей нужен свой дом и своя семья, и дороже этого не может быть ничего на свете.
В столовую вернулась миссис Голдштейн с большим блюдом, на котором лежало какое-то жёлтое воздушное облако, из которого торчали лучики ванильных вафель.
– Вуаля! – воскликнула мама Себастьяна. – Банановый пудинг!
Этого Мария вынести уже не могла. Она вскочила из-за стола и попятилась прочь от него. Она
– Спасибо вам большое за всё, миссис Голдштейн, – пробормотала Мария. – Но мне домой пора.
Она промчалась по ярко освещённому коридору, выскочила на лестницу и убежала в холодную тёмную ночь.
Знаки для искателей
Марию разбудил голос матери за стенкой её кладовки. Она протёрла глаза и вздохнула. Насколько проще было отлёживаться здесь, на своём матрасе, наглухо отгородившись от всего остального мира! Скрыться под тяжёлыми шубами в крохотной каморке, где лишь тонкая полоска света под дверью напоминает о том, что где-то продолжается жизнь, в которую так не хотелось возвращаться.