«Итак, этот том готов
. Только тебе обязан я тем, что это оказалось возможным! Без твоего самопожертвования для меня я ни за что не смог бы проделать всю огромную работу для трех томов. Обнимаю тебя, полный благодарности!.. Привет, мой дорогой, верный друг!Твой К. Маркс
16 августа 1867 года».
Значит, закончена корректура последнего листа первого тома «Капитала» – этого «самого страшного снаряда, который когда-либо был пущен в голову буржуа».
Значит, можно выйти из фирмы: литературных заработков Маркса и тех денег, которые причитаются Энгельсу как совладельцу бумагопрядильни, хватит, чтобы остаток лет им провести вместе, не разлучаясь. Но проходит еще почти два года. 1 июля 1869 года утром Энгельс распахнул дверь, огляделся и с торжеством воскликнул:
– В последний раз!
В последний раз он идет в контору, чтобы навсегда покончить с коммерцией. Несколько часов спустя он подходит к домику, где его ждет за празднично накрытым столом Мери.
Глядя на его счастливое, помолодевшее лицо, она протягивает бокал с шампанским:
– За первый день свободы!
И улыбается сквозь слезы.
Девятнадцать лет в ненавистной роли!
«Я ничего так страстно не жажду, как освобождения от этой собачьей коммерции» – это признание вырывается у Фридриха в письме, посланном другу после окончания «Капитала».
Знал ли это Маркс, понимал ли? Да, и как никто другой! Но имеет ли право человек отказаться от помощи друга, если только она дает возможность довести до конца начатое обоими дело? Недаром однажды Маркс написал одному из своих корреспондентов:
«Итак, почему же я вам не отвечал? Потому что я все время находился на краю могилы. Я должен был поэтому использовать каждый момент, когда я бывал в состоянии работать, чтобы закончить свое сочинение, которому я принес в жертву здоровье, счастье жизни и семью… Я смеюсь над так называемыми практичными людьми и их премудростью. Если хочешь быть скотом, можно, конечно, повернуться спиной к мукам человечества и заботиться о своей собственной шкуре. Но я считал бы себя поистине непрактичным, если бы подох, не закончив своей книги, хотя бы только в рукописи».
Во имя этой цели каждый из двух мужественных и благородных людей делал все, что в его силах. Никогда у Фридриха Энгельса не возникала мысль: а не несет ли он груз больший, чем Карл? Наоборот, он был искренне убежден, что ему легче, чем другу.
Что это? Жертва? Нет, это подвиг…
…1861 год. Язычки пламени перебегают по кускам угля, подбираясь к каминной решетке. У камина обычные манчестерские гости Энгельса. Среди них старый товарищ по «Новой Рейнской» Вильгельм Вольф, профессор химии Шорлеммер.
Разговор идет о Марксе. Профессор, потирая пенсне, слегка наклоняется к Вольфу:
– Как можно замалчивать такие труды! Непонятно! Я, например, считаю Маркса очень способным человеком, выдающимся ученым.
– Способный человек? – Энгельс поворачивается к Шорлеммеру. – Он гений. А мы в лучшем случае – таланты.
Вольф задумчиво кивает. Он вполне согласен с этим излюбленным утверждением Фридриха. Тот пылко продолжает:
– Маркс настолько превосходит всех нас своей фантастической эрудицией, что если кто-то и рискнет критиковать его открытия, то, право, только обожжется.
Тем временем в Лондоне Маркс нетерпеливо вскрывает письмо из Манчестера. Женни, улыбаясь, наблюдает за ним.
О, Женни знает причину волнения: недавно Карл послал Энгельсу рукопись первого выпуска «К критике политической экономии» и теперь ждет отзыва от друга.
Правда, работой уже восторгались другие весьма даровитые люди. Но разве можно сравнивать их с Фридрихом? Кто лучше понимает замыслы Маркса, ход его мыслей? Кто, как не Энгельс, дает ему нужные разъяснения и советы?
«Мне никогда не было ясно… в чем выражается вмешательство движущей силы прядильщика, помимо силы пара? Был бы рад, если бы ты мне это разъяснил», – пишет Маркс.
Ну, это понятно. Энгельс занимается коммерцией, и ему такие вопросы близки. Однако в письме, которое он нашел у себя на столе, вернувшись однажды вечером из конторы, есть и вопрос Маркса, весьма далекий от коммерции:
«Напиши мне, пожалуйста, немедленно, что ты думаешь о действиях (военных) в Виргинии?.. В опасности ли еще Вашингтон?»