Дружественный огонь

– Ничего его не испугало. И не могло. Это ваш Моран всегда был трусливым пареньком. Но не Эяль. И перестань повторять эти бессмысленные «может быть». И кончай учить меня и рассказывать мне про то, что я знаю много лучше, чем ты. А теперь послушай…

Она покраснела, но почувствовала внутренние его муки и, не говоря больше ни слова, кивнула, вся превратившись во внимание.

– Я никогда не был в Тулькареме, хотя этот городок находится в получасе езды от Нетании. Один раз мы рискнули заехать в Хеврон, заглянуть в церковь Рождества в Бейт-Лехеме[18]. Перекусить нам удалось в отличном ресторане Рамаллы, затем, через много лет, мы побывали в Наблусе и Дженине. Но мы так и не добрались до Тулькарема. Да и что там могло быть интересного? Городок как городок, не слишком запущенный, скорее даже на удивление чистый, с широкими улицами, мощеными тротуарами, центральным проспектом, с рощицами и апельсиновыми плантациями здесь и там. И дома на любой вкус, любой мыслимой формы и размера: частные в один этаж, иногда в два и даже в три, и многоэтажки, принадлежащие муниципалитету. И, конечно же, лагерь для беженцев, совсем небольшой, на одной из окраин, так что все не так плохо. Ведь это Израиль. Все удобно устроено. Я знаю много мест в самом Израиле, где жизнь много хуже.

Время от времени солдата посылают дежурить на крыше. Для наблюдения… что-то вроде засады. На одну единственную ночь… или на несколько. Но есть также несколько отличных от других, особенных крыш, признанных стратегически важными, на которых в течение месяца может находиться целый взвод. Под этими крышами живут люди. Обычные семьи с детьми, с любовью и враждой, как во всем мире, – хорошее рядом с плохим. И это нормально. Ибо жизнь никуда не девается. Выжить – вот цель всякой жизни.

Не забывай, что мой рассказ относится ко времени Второй интифады[19], когда творилось черт знает что, когда с обеих сторон властвовал хаос. И этот офицер – он был одним из преуспевших юристов, который пошел в армию в поисках приключений (он командовал группой, в которую входил Эяль), – находился той ночью на другом краю городка, выслеживая очень важного, давно разыскиваемого террориста, прибывшего в те края с заданием, о котором я сам ничего не знаю. Может быть, он опасался попасть в руки тому трибуналу на небесах, о котором упоминал при мне клоун из службы безопасности; похоже, они его просто упустили. А этот офицер… он все… вот он-то показал мне, что такое Тулькарем, причем сделал это так, словно мы были не на палестинских территориях, а в центре Израиля, например, в Рамат-Гане. У него в распоряжении был шикарный «джип», тяжелый и надежно бронированный, с молчаливым солдатом, сидевшим внутри, положив руки на пулемет. И он показал мне то место, где Эяль был убит, возле площадки для стройматериалов и рядом с водопроводным краном, показал также вход в здание, которое сам когда-то штурмовал, объяснив заодно, где была устроена засада, и двумя руками обозначил угол обстрела, в котором была возможность произвести те два выстрела – сперва один, потом другой. Я в то время уже был захвачен надеждой – найти и идентифицировать того, кто эти выстрелы произвел, и спросил его: «Раз уж мы здесь, в том самом месте, где эти выстрелы раздались – как звали того солдата, который их сделал?» И офицер, этот абсолютно интеллигентный человек, подмигнул мне и сказал: «А почему именно это так интересует? В чем дело? Ведь все они уже перебывали у тебя, ты всех их видел. Все они такие же достойные парни, каким был твой Эяль. Почему мы должны взваливать всю вину на одного из них?»

«Ладно, – только и мог я ему ответить. – Хорошо. А теперь давай, в конце концов, поднимемся на крышу». Было пять часов по полудню, и я, Даниэла, помню каждую деталь. Я стал карабкаться по ступеням, и некоторые пролеты не имели перил, а большинство стен не были знакомы со штукатуркой. Я проходил мимо открытых дверных проемов, кивком приветствуя целые семьи – детей и взрослых, стариков и женщин; они готовили пищу, шили, занимались уборкой – полноценная жизнь кипела в этом доме, на всех трех этажах, не до конца еще достроенных, но, тем не менее, под общей крышей, представлявшей из себя просторную площадку, полную влажных после стирки вещей, сохнущих под солнцем, и хлопающих на ветру. Но люди, жившие в этом здании, как мне показалось, вовсе не были удивлены, что израильтяне вновь захотели взглянуть на окрестный мир с палестинской крыши, – тот факт, что на этот раз они притащили с собой пожилого еврея в гражданской одежде, только доказывал, что за этим скрывалось нечто безусловно важное.

– Когда это происходило?