– И тогда мы и на самом деле должны были оттуда убраться. Потому что к этому времени мы нарушили уже абсолютно все правила. Но я знал, что эта крыша, воспоминания о ней, будет преследовать меня, что я должен понять, какое место в случившемся занимает каждая деталь – и кофе, и ведро… может быть, даже беременная студентка с ее безупречным ивритом, – все это играло какую-то роль; я имею в виду не только и не столько ее саму, но ее беременность или, если быть более точным, мысль о том, что ребенок, которому она вот-вот подарит жизнь, будет топать на этой крыше. И кстати, известно ли тебе, что Эфрат…
Он запнулся…
– При чем тут Эфрат?
Постепенно всхлипывания и причитания Неты, брошенной легкомысленной матерью, начали стихать. Душераздирающие выкрики становились все реже, а промежутки между ними все длиннее, постепенно истерика сходила на нет. Сил стоять у нее тоже больше не было, как не хватало их для того, чтобы театрально поддерживать голову, так что вся она потихоньку соскользнула вниз, на постель, где и замерла, свернувшись в позе эмбриона. Дедушка ее, не вмешиваясь в этот процесс, набравшись терпения, сидел, не двигаясь и не произнося ни слова. Время от времени он закрывал глаза, чтобы еще больше имитировать атмосферу общей сонливости. Нади с похвальной стойкостью ожидал своего часа, но внезапно соскочил со своей кровати и исчез из комнаты, Яари успел еще, приложив палец к губам, призвать его к тишине, грозившей, будучи нарушенной, вырвать маленькую девочку из объятий сна. Он дождался, пока сон не овладеет внучкой всецело, затем выключил свет, укрыв ее шерстяным одеялом.
В гостиной свечи давно погасли. Свет проникал в большую комнату только узкой полоской из кухни. Он поискал мальчика, но не сразу нашел его. Внешняя дверь была закрыта, как и та, что вела на балкон. Он позвал его вполголоса: «Нади, Нади» – но ответа не последовало. В какой-то момент им овладела паника, но, поскольку квартира сына не была столь уж велика, он быстро обыскал платяной шкаф, заглянул за стиральную машину. Это могло бы продолжаться еще долго, не вспомни он излюбленного места, в котором сам он, Яари, прятался в квартире
Он не скучал по отцу и не думал о матери. Ярость его брала начало в том недалеком прошлом, когда его сестре, а не ему, доверили зажечь пятую свечу. Понимая это, Яари попытался уменьшить чувство оскорбленной гордости в душе мальчика, начав счищать потеки воска с подсвечника, чтобы заменить все пять прогоревших свечей. Похоже, сначала Нади не поверил, что дед мог таким способом попытаться умилостивить его, подозревая некий подвох, но затем, увидев, как старый Яари, включив освещение, вновь водрузил на свою голову кипу, начал повторно возносить благословения, возвращая на место все пять свечей, которые здесь же зажег и протягивая горящий шамаш в его маленькую ручонку, – поверил, что он с честью отстоял свое первенство. Но затем непреодолимая горечь оскорбления вновь поднялась в нем с новой, еще большей силой, и он, одним движением сломав все пять свечей и швырнув на пол шамаш, вновь зашелся в крике и, подбежав к наружной двери, стал биться о нее и стучать изо всех сил кулаками, призывая на помощь отца.
Вот теперь Яари и припомнил то, о чем Эфрат предупреждала его, ничего при этом не преувеличивая. Вспомнил он, что и Моран, озабоченный, как всегда, вечно возникающими проблемами, говорил своим родителям что-то о проблемах, связанных со здоровьем малыша. Поэтому он вынужден был сгрести малыша и, применив силу, оттащить его от двери, поднять и, крепко прижав к груди, стоять так, пытаясь успокоить ребенка, который барахтался, сопротивляясь изо всех сил, пытаясь освободиться и угрожая укусить руку деда. Но Яари, в свою очередь, изумленный силой сопротивления внука, не ослаблял хватки, несмотря ни на что.