Друзья и герои

Вернувшись домой в день отъезда Чарльза, Гарриет сразу же вспомнила о кошке. Эта кошка словно была связующим звеном между ней и жизнью. Прежде она кормила ее из жалости и чувства долга; теперь же она поняла, что любит ее, и тут же забеспокоилась: не случилось ли с ней чего? Первым делом она отправилась в большой магазин на Университетской улице и выстояла очередь за хлебом. В мирное время в этом магазине торговали только лучшими европейскими продуктами. Сейчас же полки были пусты. За кассой стояло несколько коробок с сушеными фигами и мешок лимской фасоли. Гарриет позволили купить всего понемногу, и, поскольку она была англичанкой, продавец вытащил из ящика полоску соленой трески, отрезал кусочек и протянул ей. Гарриет приняла подношение, хотя и чувствовала, что не имеет на него права.

Вернувшись домой, она нашла Анастею в кухне. Эта женщина напоминала скелет в черном хлопковом платье и платке. Она сидела на табурете, положив на колени руки ладонями вверх, так что можно было разглядеть загрубевшую розовую кожу ладоней, испещренную линиями, словно поверхность старой школьной доски. С работой было покончено, и она вольна была идти домой, но предпочитала оставаться здесь, наслаждаясь роскошью богатого дома.

Гарриет отнесла покупки в ванную, нарезала рыбу ножницами и вымочила в воде. Избавив ее от соли, она отнесла треску в лес и накормила кошку.

28

Ночью на холме прямо за виллой появилась зенитная пушка.

На следующее утро Гай уже был на автобусной остановке, когда взвыли сирены. Тут же загрохотала новая пушка – так близко, что от грома можно было сойти с ума. Он бросился домой. Когда он уходил, Гарриет принимала ванну; теперь она нагишом скорчилась под лестницей, а Анастея стояла рядом на коленях и билась головой об пол, крестилась и шептала молитвы. Обе женщины совершенно обезумели от страха. Гай в панике уставился на них, и Гарриет, завидев его, бросилась к нему на шею:

– Что это? Что происходит?!

– Господи, да это всего лишь противовоздушная оборона.

Сам он ни чуточки не испугался, но спустя два часа непрерывной пальбы – это был самый длительный налет за всю войну – Гарриет привыкла к постоянному грохоту, а Гай, не имея возможности покинуть дом, ощутил, что больше не выдержит.

– Мы не можем жить в таком шуме, – сказал он. – Тут больше жить нельзя. Придется найти другое место.

Гарриет не в силах была и думать о переезде. К тому же она ощущала ответственность за кошку.

– Сейчас уже нет смысла переезжать, – сказала она. – Мы жили здесь так долго, что можем дожить и до конца. Да и куда нам идти?

Многие гостиницы забрали под нужды британской армии, а оставшиеся были забиты постоянно прибывающими беженцами.

– «Коринф» или «Короля Георга» мы всё равно себе позволить не сможем, да и маленькая гостиница обойдется бог знает во сколько.

Когда налет закончился, они поднялись на крышу и наблюдали, как вздымается дым из черных и жирных туч, которые медленно стелились вдоль берега. Анастея сказала, что этот дым – из Элефсиса, где был военный завод. Это зрелище, казалось, воодушевило ее, и она заговорила очень быстро, призывно жестикулируя в сторону Гая. Очевидно, она просила его о чем-то, но лишь через некоторое время ему удалось понять, что местные мужчины вырубают в скалах подле Илисоса бомбоубежище. Места в этом бомбоубежище были платными – так Анастее сообщили строители. Когда она сказала, что у нее нет денег, ей посоветовали попросить Гая, чтобы тот выкупил для нее место. И сколько же оно стоит? Тридцать тысяч драхм, ответила Анастея. Гай с Гарриет расхохотались. Для них эта сумма была фантастической, но для Анастеи она просто не имела никакого отношения к реальности. Ей казалось, что иностранцы, которые могли позволить себе арендовать виллу с ванной и кухней, способны купить всё что угодно.

– Как ты думаешь, над ней подшутили? – спросила Гарриет. – Наверное, речь шла о тридцати драхмах.

Но Анастея продолжала настаивать, что ей нужно тридцать тысяч. Когда Гай объяснил, что у него нет и не может быть такой суммы, она впала в уныние.

– Сколько ей лет, по-твоему? – спросил Гай, когда Анастея ушла.

– Выглядит она на все восемьдесят, но, возможно, ей не больше семидесяти.

Сколько бы Анастее ни было на самом деле, она так постарела от тяжелого труда и голода, что ее возраст уже не измерялся годами. Гарриет гадала, будет ли она так печься о своей жизни через полвека. Еще не так давно она утверждала, что жизнь – это величайшее благо и ее ценность превыше всего; теперь она словно лишилась этой ценности: не потеряла, не растратила, а просто упустила по ошибке. Казалось, что эту ошибку уже не исправить – да она и не знала как.

Собравшись уходить, Гай спросил, не нужно ли ей в Афины. Гарриет не видела причин возвращаться в город: работы у нее не было, делать ей было нечего, оставалось лишь бродить по улицам, которые ничего ей не обещали. По крайней мере, здесь у нее была кошка.

– Я буду рано, – сказал Гай, как часто говорил в последнее время.